Мне не хотелось продолжать обсуждение неприятной темы.

Билл довез меня до логова Сейполта. Каждый раз, когда отправляюсь в город, сажусь в его машину. Безумие американца отвлекает от назойливой нормальности окружающего, железной упорядоченности жизни, в которой все расписано до мелочей. Ездить по здешнему раю для домохозяек вместе с Биллом — примерно то же, что носить в кармане кусочек Будайина; он — как баллон с кислородом, который цепляешь на себя, спускаясь в океанские глубины.

Особняк Сейполта располагался довольно далеко от центра, на южной окраине города, откуда можно разглядеть границу, за которой простиралось вечное царство пустыни, где гигантские дюны терпеливо ждали урочного часа, когда люди немного расслабятся и забудут о ненасытных соседях, чтобы похоронить нас под грудами пепла, под слоями пыли. Пески сгладят конфликты, сотрут плоды столетних усилий, съедят надежды. Как победоносная армия, обрушатся волна за волной и умиротворят навсегда. Когда-нибудь они поглотят нас, похоронят в своих глубинах. Придет вечная ночь… Но все это в будущем, урочный час еще не настал.

Сейполт следил, чтобы в его владениях поддерживался должный порядок, а наступление пустыни сдерживалось. Виллу окружали финиковые пальмы и сады, потому что здесь, в негостеприимном, мало пригодном для жизни месте, человек создал систему искусственного орошения. Крошечный оазис оделся зеленью и цветами, ветерок доносил пьянящее, пряное благоухание. Железные ворота периодически чинили, регулярно смазывали, они сверкали свежей краской; белоснежные стены сияли, словно дом только что построен; длинные, изогнутые подъездные аллеи разровнены и расчищены. Впечатляющее место, резиденция миллионера. Надежное убежище от моря песков, от вечного мрака, терпеливо ждущего своего часа.

Мотор нашей машины вульгарно тарахтел и булькал, а мой полоумный приятель бормотал и время от времени посмеивался. Я чувствовал себя маленьким нелепым человечком. Как я ни старался сохранять бесстрастность, здешнее великолепие подавляло… Что я скажу Сейполту? Такой, как он, обладает властью, а мне даже горсть песка не удержать, и тут не помогут никакие усилия и горячие молитвы.

Я попросил Билла подождать и следил за ним, пока не убедился, что одна из функционирующих клеток мозга удержала информацию. Потом вышел из такси и направился через ворота по усыпанной белой галькой подъездной дороге к парадному входу. Я давно знал, что Никки психопатка, а Билл совсем чокнутый; чем ближе я подходил к особняку немца, тем больше во мне крепла уверенность, что я тоже явно не в порядке.

Мои шаги сопровождались уютным поскрипыванием. Успокаивающие звуки… Интересно, почему люди не желают просто возвратиться к собственным истокам? Вот оно, подлинное обретение, величайший дар: находится там, где тебе предназначено свыше. Если повезет, когда-нибудь я найду свое особое, истинное место (иншалла)!

Массивная дверь из какого-то светлого дерева, с гигантскими шарнирами и железной решеткой, внушала невольное почтение. Не успел я дотронуться до медного молотка, как она распахнулась. Сверху вниз на меня смотрел высокий, стройный золотоволосый европеец. Глаза голубые, как у Билла (в отличие от безумного взора американца, взгляд, которым он меня окинул, принято называть «пронизывающим», и, клянусь бородой Пророка, я почувствовал себя пронзенным!), тонкий прямой нос с раздувающимися, как у жеребца, ноздрями, квадратная челюсть и тонкогубый рот, кажется, с рождения искаженный гримасой едва сдерживаемого брезгливого отвращения. Европеец произнес какую-то фразу на языке истинных арийцев.

Я покачал головой и сказал: «Анаа ля афхам», ухмыляясь как тупой феллах, за которого он явно меня принял.

Блондин потерял остатки терпения. Он попробовал заговорить по-английски. Я снова покачал головой и, подобострастно улыбаясь и извиняясь, наполнил его уши вязкой арабской речью. Видно было, что европеец не понимает ни слова и вряд ли продолжит попытки объясниться с аборигеном. Он уже собрался захлопнуть тяжелую дверь перед моим носом, но заметил машину Билла. Это заставило его задуматься. Я выглядел как типичный араб, а для такого как он все мы примерно одинаковы. Одним из главных отличительных признаков здешних недочеловеков является бедность. Однако грязный нищий дикарь в моем лице нанял такси, чтобы добраться до резиденции богатого и влиятельного белого господина. Подобное обстоятельство никак не укладывалось в обычную схему и повергло немца в легкое замешательство, что мешало ему сразу прогнать меня. Он ткнул пальцем в мою грудь и что-то пробормотал, очевидно: «Жди здесь». Я растянул рот до ушей, прикоснулся к сердцу и лбу и вознес хвалу Аллаху не менее четырех раз.

Минуту спустя он вернулся с пожилым слугой арабом. Они коротко переговорили о чем-то, затем старик повернулся ко мне, улыбнулся и приветствовал:

— Мир тебе!

— И с тобой да будет мир! — отозвался я. — О мой добрый сосед, скажи, человек, стоящий рядом с тобой — известный своими достоинствами, почтенный Люц Сейполт-паша?

Тот коротко рассмеялся:

— Ты ошибся, о мой племянник. Он всего лишь привратник, такой же слуга, как и я.

Я сильно сомневался в их равном положении. Блондинчик явно принадлежал к свите Сейполта, вывезенной из Германии.

— Клянусь честью, я глупец! — воскликнул я. — Я приехал, чтобы задать важный вопрос Его Превосходительству.

Арабские правила приветствия допускают сложную многоступенчатую лесть. Сейполт занимался каким-то не очень крупным бизнесом; я уже успел назвать его пашой (архаичный титул, используемый для восхвалений и приветствий) и Превосходительством (словно он посол). Слуга из местных хорошо понял, чего я хочу. Он повернулся к немцу и перевел наш разговор.

Теперь блондинчик выглядел совсем не радостно. Он пролаял короткую фразу. Старик обратился ко мне: