— Да, о шейх. — Кожа на лице и руках все больше зудела под коркой запекшейся крови.

Он кивнул. — Поэтому, когда до меня доходит грустная весть о том, что еще один из моих друзей призван Аллахом в рай, меня охватывает печаль, словно я потерял часть души. Я забочусь о том, чтобы достойно жил каждый, так или иначе связанный со мной человек, начиная с доверенных помощников и кончая беднейшим, ничтожнейшим нищим-попрошайкой, который в меру своих слабых сил служит мне.

— О шейх, ты щит, заслоняющий народ от бедствий!

Он отмахнулся, устав от восхвалений, с которыми я постоянно встревал в его речь.

— Люди уходят на тот свет по-разному. Одно дело — естественная смерть, о мой племянник. Она ожидает каждого, от могилы не спрятаться, не убежать. Увы, любой кувшин когда-нибудь разбивается. Мы должны научиться со смирением принимать неминуемость подобного исхода; больше того, следует с упованием ожидать, когда придет и твой черед пребывать в вечной радости и вкушать от райских плодов. Но случается так, что жизнь обрывается раньше предопределенного срока. Преждевременная гибель — совсем другое дело: это прямой вызов могуществу Аллаха. В таком случае необходимо восстановить справедливость. Нельзя воскресить к жизни после кончины, но можно и нужно отомстить, покарав того, кто оборвал священную нить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, о шейх. — Как быстро до Папы долетело известие о смерти Сонни. Наверное, Насир, перед тем как связаться с полицией, позвонил Фридландер-Бею.

— Что ж, тогда я задам тебе такой вопрос: как отплатить за убийство?

Наступило гнетущее молчание. Существовал только один ответ, и я помедлил, обдумывая, как лучше обосновать свою защиту.

— О шейх, — произнес я наконец, — лишь смерть искупает смерть. Вот единственный способ возмездия. Сказано в Правой Стезе: «О верующие, предписано вам мщение за убитых». Сказано также: «В отмщении — жизнь, о обладающие разумом…» [16] . Но в другом месте нам ниспослано: «Душу за душу, око за око, нос за нос, ухо за ухо, зуб за зуб, и за увечье членов — отмщение, а если кто подал милостыню за это, то это ему искупление. И те, что не судят согласно тому, что ниспослал Аллах, — свершают злодеяние» [17] . Я невиновен, о шейх, а неправедная месть — преступление худшее, чем само убийство.

— Аллах велик, — прошептал Фридландер-Бей. Он смотрел на меня с изумлением. — Я слышал, ты неверующий, сын мой, что причиняло мне боль. Однако ты демонстрируешь неплохое знакомство с Благородным Кораном. — Он поднялся со своего места и потер лоб, затем подошел к просторной постели и лег на покрывало. Я хотел повернуться к нему, но огромная коричневая лапа, словно гиря, опустилась на плечо и заставила принять прежнее положение. Теперь я мог созерцать лишь стул, на котором только что сидел Папа, но, когда он заговорил, отчетливо слышал каждое слово. — Мне сказали, что из всех жителей Будайина только ты имел вескую причину для того, чтобы покончить с этим человеком.

Я прокрутил в памяти события прошедших месяцев: честное слово, не могу вспомнить даже когда я в последний раз поздоровался с Сонни! Всегда старался держаться подальше от «Красного фонаря»; никаких дел с обрезками, гетеросеками и фемами, находившимися под опекой одноглазого, я не имел, общих друзей и даже знакомых у нас не было, если не считать Фуада иль-Манхуса, который уж точно не считается моим товарищем. Он, кстати, не входил и в число приятелей Сонни.

Но понятие мести у арабов такое же сложное и многостороннее, как у уроженцев Сицилии. Возможно, Папа знал о столкновении, случившемся многие месяцы или даже годы назад, о котором я успел начисто позабыть.

— У меня нет ни единой причины для убийства, — сказал я дрожащим голосом.

— Мне совсем не нравятся отговорки, о мой племянник. Часто, очень часто приходится задавать людям подобные трудные вопросы, и каждый раз они начинают с увиливаний и умолчаний. Такое продолжается, пока один из моих слуг не убеждает их прекратить. Следующая стадия — ответы, которые уже нельзя назвать увиливанием, ибо, увы, они просто лживы. И снова гостей приходится вразумлять, дабы они не тратили понапрасну драгоценное время. — Он говорил негромко, голос казался усталым. Я снова попытался повернуться лицом к Папе, и снова могучая каменная десница сжала плечо, теперь гораздо больнее. Бей продолжал:

— Рано или поздно человек с нашей помощью начинает понимать, что самое разумное — говорить, ничего не скрывая. Однако слишком часто я с болью вижу, во что он к тому времени превращается. Прошу, прими мой совет: как можно быстрее и без нашей помощи перейди от увиливаний и лжи — а лучше вообще избежать их — к правдивым словам. От этого выиграем мы все.

Рука по-прежнему давила на меня. Казалось, кости постепенно расплющивают под прессом и скоро они превратятся в белую пыль… Я не издал ни звука.

— С тебя причиталась некая сумма денег в пользу моего друга, — произнес Фридландер-Бей. — Сейчас тебе не нужно с ней расставаться, ибо он мертв. Но я взыщу неотданное вместо него; и я сделаю то, что дозволено Книгой.

— Я ничего ему не должен! — выкрикнул я. — Ни единого гроша!

Страшная рука принялась крошить мое второе плечо.

— У собаки до сих пор опущен хвост, о повелитель, — пробормотал Говорящий Булыжник.

— Я не вру, — произнес я, немного задыхаясь. — Если я говорю, что ничего не должен Сонни, значит так оно и есть. Повсюду в городе меня знают, как человека, который никогда не лжет.