Избранные произведения. Том 1
вернуться

Городецкий Сергей Митрофанович
Шрифт:

Амбалы

Могучее тело, но как же иссохло! В глазах само небо, но смотрят как стекла. Для мыслей свободных чела очертанья, Но врезаны резко морщины страданья. Слова словно стрелы: в них слышится битва И голода голос: «Дай хлеба, не сыт я!» И целыми днями, подобно животным, Лежат они стадом на береге потном. Один, и другой, и десятки — повсюду Свалились амбалы в покорную груду. То дремлют, то вшей на рванье своем кроша И ждут, отупев, чтоб досталась им ноша. Подходит хозяин. Вскочили толпою, Бранятся, дерутся со злобой слепою, Потом по-верблюжьи пригнутся и спину Подставят под тяжесть, веревку закинув. И рабская радость по пыльной дороге Потащит за хлебом голодные ноги. Довольно позора! Свергайте насилье! Все ваше полей и садов изобилье! Для вас благовонием пенятся розы И никнут под тяжкими гроздьями лозы. Для вас корабли, и дворцы, и верблюды, И моря щедроты, и горные руды. И песни Хайяма, и нега кальяна. Усталые ноги достойны сафьяна. Сорвите лохмотья! Шелка Кашемира — Вот ваша одежда, властители мира! 1920, Баку

Восточный крестьянин

Весь от солнца темно-рыжий, Весь иссохший с рук до ног, Он стоит в болотной жиже, Он от зноя изнемог. Сверху жжет, а снизу мочит, Спину мокрую согнув, Он с рассвета вплоть до ночи Рис сажает по зерну. Тяжесть в членах онемелых, Задурманил пар воды, Но от зерен этих белых Будут новые пуды. За двенадцатичасовый Нестерпимый этот труд Недоваренного плова В полдень горсть ему дадут. И стаканчик чаю малый Самоварщик полевой Даст устам его усталым, Сам от зноя чуть живой. По садам сверкают розы, Зацветают миндали, Ветер запахом мимозы Веет где-то там, вдали. Ты ж опять в свое болото Из-под плетки торопись, Чтоб смертельною работой Добывать для сытых рис. Рису много! Зорким оком Не окинешь всех полян! Но — велик аллах с пророком! — Всей землей владеет хан! Он насыплет рис в коробки, И навьюченный амбал, Как верблюд, немой и робкий, В порт, согнувшись, побежал. Там на черном клюве-кране, Неприступен и угрюм, Рис поднимет англичанин И опустит в жадный трюм. Кто-то новые мильоны Занесет себе в доход, И опять в свой пар зеленый Раб с проклятьями бредет. Но в горах, в долинах сонных, Как ручей, бежит молва: У народов угнетенных Есть отечество — Москва. 1920

Сабунчи

Таинственны заросли вышек, Набухли смолой Сабунчи, Земля извергает излишек, Грохочет богатством в ночи И прямо созвездиям в очи Хохочет, собою горда. И тут же, в домишках, рабочий Бледнеет от злого труда. Войди в эти капища нищих, Толкни эту хмурую дверь: Нору себе лучше отыщет Погоней затравленный зверь. Ни солнца, ни воздуха! Дети — Как в темном подвале ростки. Не жить им счастливо на свете, Пока не умрут пауки! У женщин вся молодость в стонах Погасла, весны не узнав, Писать на старинных иконах С них мучениц мог бы зограф. И эти в цепях великаны, Владыки грядущих эпох! Какой в них туберкул румяный! Как долог тяжелый их вздох! Рабочий, когда же, когда же Твой разум, твой новый закон Узлы паутины развяжет И рабства развеется сон? Когда же земное богатство Достанется истым живым И ветер свободы и братства Разгонит удушливый дым? 20 декабря 1919, Баку

Промысла

Пирамиды в чахотке — Вышки вытянул к небу Изнуренный и кроткий Данник черствому хлебу. И клокочут вулканы Сквозь песок утомленный: Это дьявола страны, Это рай искаженный. Звездный край полотенца Ночь склоняет в истоме, Чтобы слезы младенца Утереть в нищем доме. Шлют проклятье избытку Молодые илоты За бесцельную пытку Непосильной работы. И, как нефть под песками, Накипает желанье Стать под красное знамя Мирового восстанья. 22 декабря 1919, Баку

Город на заре

Молчат огромные дома О том, что этот мир — тюрьма. И вывески кричат о том, Что этот мир — публичный дом, Где продается каждый сон, А кто не продан, тот смешон. Железных фабрик силуэт Кричит о том, что воли нет, Что эти кубы из камней Сдавили бешенство огней. Заре запели петухи. Порозовели стен верхи. Не отрываясь от земли, Качнулись в море корабли. Вспорхнул и замер легкий шквал, Седой газетчик пробежал, Вонзая в сонный мозг людей Пустые вести площадей. Валы согбенные сплотив, Грохочет утренний прилив. В ущелья улиц, под дома Бежит испуганная тьма. И, как бушующий народ, Из алых волн встает восход. Мильоны огненных знамен Вздымает в зыбь ночную он. И, как трибун перед толпой, С последней речью боевой, С могучим лозунгом: «Живи!» — Выходит солнце, всё в крови. 11 декабря 1919, Баку

Кофе

Тебя сбирала девушка нагая По зарослям благоуханной Явы. Как ящерицу, дико обжигая, Ей кожу рыжей сделал луч кудрявый. Замучена полуденной работой, К любовнику, такому же нагому, Она бежала в лунное болото, К сплетенному из вешних прутьев дому. И там кричали, радуясь, как дети, Что труд прошел, а ночь еще продлится, Показывая на жемчужном свете Блестящие от долгой ласки лица. С утра голландец с ремешковой плеткой На пристани следил за упаковкой Клейменых ящиков — и кровью кроткой Окрашивал тугую плетку ловко. Потом с валов могучих океана Корабль срезал бунтующую пену, Пока в каюте мягкой капитана Купцы высчитывали вес и цену. До пристани, закутанной в туманы, Томились, гордо засыпая, зерна. А там, на Яве, кровяные раны На девушке горели рыже-черной… Любуешься порою, как в фарфоре Кипит с отливом золотистым кофе, И вдруг в мозгу встает желаний море, И кровь томит тоска по катастрофе: Долой насилье! Снять с дикарской воли Бесстыдство злое купли и продажи! Плетей не надо для цветов магнолий! Не надо солнцу океана стражи. Отмстить за бешенство бичей ременных! Пусть хищники в туман уйдут кровавый! Да здравствует свобода угнетенных Во всех краях и на болотах Явы! 13 декабря 1919, Баку

МИРОЛОМ

Тринадцатая книга стихов

Посвящение

Под Кремлевской стеной

Я вас не видел, вас не знаю, Но вы легли здесь в грозный час, Когда срывал народ, стоная, Седое иго палача. И вашей крови отблеск вечный Я вижу в каждом, кто живет: И в детской радости беспечной, И в смелой песне красных рот, В летящем с севера до юга Колосьев голосе ржаном, И под стопой электроплуга На черноземе молодом. И чем чудесней жизнь воскреснет, Тем ярче ваша кровь горит, И даже в звуках этой песни Сияет свет ее зари. 1922

ИССТАРЬ

Русь

«Медведя на цепи водила…»

Медведя на цепи водила, Сама сидела на цепи И в голову себе гвоздила Одно проклятое: «Терпи!» Гнила в пещерах и колодах, Крутила мощи, в срубах жглась И род от рода, год от года Сносила темноту и грязь. Мечтая о небесном рае, В смердящем ужилась гробу. В бунтах бессмысленных сгорая, Бояр носила на горбу. Петлю затягивая туже, Сама тащилась на убой И бубенцом цветистых дужек Бранилась с ведьмою-судьбой. А все, что было молодого И дерзкого — огонь мирской — В срамное всучивала слово, Душила пьяною тоской. О, ведь и я любил так слепо Колоколов вечерний звон, Монастыря седую крепость, Черницы поясной поклон! И ладан сказок несуразных, И тлен непротивленья злу, И пенье нищих безобразных, И сон угодника в углу. Как много сил распалось прахом Растлилось, высохло в труху: Довольно кланялись мы плахам, Иконостасу и греху! Пусть с кровью мы сдираем ветошь, Но мы сдерем ее с себя! В алмаз густеют искры света, Стекляшку молоты дробят. В провалах страшного распада Восстали вихри новых звезд. Ушедшая под землю падаль Пророчит богатырский рост. Раздвинуты границы мира, Былое небылью ушло, О, ведь и мне жилось так сиро, — Теперь так буйно и светло! 22 сентября 1921