Гром подошел ко мне и взял за плечи.

— Не расстраивайся, — попросил он. — Не надо.

— Я нарушила правила, — обернулась я к нему. — Два раза.

— Знаешь, что мне мой учитель сказал?

Я мотнула головой.

— В нашем деле, чтобы пошла первая настоящая отдача, надо проработать лет десять. И эти десять лет наполнены ошибками.

— Что, все десять?

— У кого как.

Я усмехнулась, развернулась и пошла прочь. Как бы мне ни хотелось сейчас завалиться в кровать, чтобы хотя бы просто отоспаться, надо было возвращаться: Купца передадут куда надо и без меня.

В Тарасов мы приехали порознь.

Первым делом я пошла в Комитет солдатских матерей.

— Давненько вас не было, Юлия Сергеевна, — холодно встретила меня председательша. Я молча кивнула головой. — Объяснительную мне на стол положите.

Я прошла к своему рабочему месту и вдруг поймала себя на мысли, что больше всего на свете ненавижу ее.

«Полегче, подруга! — остановила я себя. — Тебе надо отдохнуть. И никаких „чеченских синдромов“ — не распускайся!» Но я понимала: жить, как прежде, уже не смогу.

Я написала какую-то галиматью про заболевшую тетушку и задержки самолетов и, оставив объяснительную на столе, тихо вышла за дверь и поехала домой. В квартире я стащила с себя туфли, бросила в кресло юбку и блузку, достала свой любимый, еще мамин, плед, рухнула на диван и, обняв мохнатую китайскую пантеру, впала в забытье. Иногда я просыпалась, смотрела в желтые раскосые глаза «тезки», и мне становилось немного легче. «Ничего, — будто говорила мне игрушечная Багира, — скоро полегчает; главное — отлежаться в своей норе».

Я навела на работе полный порядок в три дня. Рассортировала жалобы по степени юридической сложности, подкрепила к ним отписки командиров частей, подготовила от имени комитета два десятка стандартных писем и принесла Светлане Алексеевне сводный отчет. Получалось так, что польза от деятельности нашего комитета есть, и немалая. У Светланы Алексеевны сразу поднялось настроение, так что, когда примерно через месяц я получила очередное послание от Грома, у меня проблем с тем, чтобы отпроситься у шефини, не было.

На этот раз Гром требовал моего немедленного приезда в Москву. «Надо в Москве что-нибудь зимнее купить», — печально осознала я, когда просмотрела гардероб и, вздохнув, достала «заначку» — двести баксов должно было хватить. Поколебавшись, вынула из-под матраса старенький «макаров», быстро упаковала большую дорожную сумку и отправилась на вокзал — московский поезд прибывал в Тарасов минут через сорок.

Мне досталась верхняя полка, и я, еле отделавшись от полупьяного соседа, желавшего непременно уступить мне свое нижнее место, улеглась на пахнущий вагоном матрас и засмотрелась в окно.

Поезда нравились мне всегда. Каждый раз, когда папу переводили в новый гарнизон и солдаты загружали огромные коричневые контейнеры мебелью и узлами, я знала: теперь — на вокзал. И что бы ни строила из себя мама, как ни трудно ей было расставаться с подругами, мы с папой понимали, что через пару часов дороги она оставит вздохи и переживания позади. Она умела жить будущим. И тогда начинались самые лучшие часы моей жизни. Трое-четверо суток папе не надо было ни готовиться в наряд, ни проверять, как я сделала уроки, ни выезжать на учения — он был только мой… ну, и мамин. На каждой интересной станции он выбегал на перрон и обязательно приносил что-нибудь необыкновенное: дыни — в Чу, рыбу — в Астрахани, сочную «антоновку» — в Курске… А потом я тоннами выносила в треугольный мусорный ящик в тамбуре липкие лимонадные бутылки и завернутые в газету обглоданные рыбьи хребты. И, конечно же, мне всегда доставалась любимая верхняя полка — как сейчас…

За окном бежали бесконечные столбы, и, если смотреть на них долго, начинало казаться, что это не поезд качается и бежит по земле, а сама земля убегает в обратную сторону.

В Москву я прибыла вечером и сразу же поехала в место, назначенное Громом для встречи. Это было фойе кинотеатра «Брест».

Андрей Леонидович подошел ко мне, как всегда, неожиданно и взял под руку.

— Я Ахмару звонил, — сказал Гром. — Болеет. Врачи предлагают операцию на колене — его тогда в бетонную яму швырнули метров с шести. Да еще и пальцы воспалились — сейчас ногти удаляют.

Я слушала. То, что Ахмару даром эти три часа у боевиков не пройдут, было очевидно еще в горах.

— Он говорит, — продолжил Гром, — ребятам тогда даже отдохнуть не дали — сразу послали на какой-то дот. Остались в живых только Сом да Хрящ. Сом в госпитале — позвоночник перебит.

Я остолбенела:

— Так это же…

— Да-да. Ахмар справки навел; похоже, Сечкина работа, ну, тот, из «округа»…

— Да я помню. Будете брать?

— Не сейчас. Сечкин — фигура особая; его в Москве крепко поддерживают.