– Опробуй! – Лёха достал из моей папки один из листов с оттиском настоящей печати, и открутив печать, хлопнул ей по листу. Оттиски ничем не отличались! Они были просто близнецами!

– Нравится?

Я восхищённо кивнул. Слов просто не было. За одни сутки Лёха умудрился сотворить чудо, которое и правда могло потянуть лет на пять.

– Борисыч… Ты как? На колёсах?

– Да нет. Меня мичман возит уже второй день. Авральные работы.

Лёха на миг призадумался.

– Ты спустись к нему и отошли домой. Пусть за тобой завтра заедет. Скажи, мол, не готово ещё, а ты останешься процесс контролировать. А завтра пускай часиков в десять утра за тобой и приедет. А мы тут с тобой посидим… душевно. Согласен?

Я согласился. Уж больно заманчиво выглядел стол, да и самое главное, что боевой приказ был выполнен. Накинув куртку, я выскочил на улицу, и нарисовав Костикову картину ожесточённой Лёхиной работы, отослал его домой, взяв с него слово вернуться завтра сюда к десяти утра. Слова свои я подкрепил некоторой суммой общественных денег, выделенных мне на бензиновые расходы, и Костиков понимающе кивнув, умчался домой к семье, а я вернулся к Лёхе.

Описывать застолье смысла не имеет, оно было именно таким, какими бывают офицерские посиделки, сдобренные общими воспоминаниями, устаревшими новостями и простым трёпом на самые отвлечённые темы. Но, в конце концов, я задал Лёхе тот самый вопрос, который меня подспудно грыз все прошедшие сутки. Наполнив в очередной раз рюмки, я наклонился к Лёхе, и спросил:

– Лёха… скажи честно, а почему ты согласился на эту незаконную авантюру? Ну не верю я, что из–за этих пяти тысяч и шила? Не верю… Спасибо тебе, конечно, огромное, но вот скажи мне, старина…

Лёха засмеялся, и чокнувшись со мной, опрокинул стопку.

– Я ждал этого вопроса, Борисыч… Честно говоря, я и сам не знаю. Ну, во-первых, ты приехал ко мне не как посланец командования, а просто как знакомый, попавший в беду, хотя по большому счету, беда это не твоя. А во– вторых… знаешь, когда я написал рапорт, меня ведь по всем кругам ада провели. Ты же знаешь, как у нас увольняют… Был многообещающий офицер, стал изгой, покидающий ряды… А мне нужны были документы от части, чтобы от жены эта квартира не ушла. И знаешь, когда я попросил командира помочь мне с этими документами, он меня просто послал. И даже запретил старпому ставить мне печати на любые бумаги без его личного разрешения. И тогда я решил больше не кланяться. Я просто сел и за трое суток вырезал и печать, и угловой штамп своей воинской части. Квартиру, слава богу, мы с женой не потеряли. Да по большому счету, и профессию гражданскую я благодаря своему дебилу-командиру заработал. Я, Борисыч, теперь, и правда, гравёр. И больше никакого отношения к военной организации иметь не хочу. Она меня очень ласково проводила. А печать эта, которую я тебе сделал, это именно та самая печать, которую я себе делал. Я просто номер войсковой части поменял, да и корпус нормальный оформил. Да… кстати… я тебе ещё и угловой штамп подогнал… на… подарок от фирмы предпринимателя Бурдинского…

И Лёха достал из кармана ещё и угловой штамп.

– А почему все же помог? Гм… Ты меня никогда не сдашь… Да и сама система меня не сдаст… Не вынесет сор из избы, а мне почему-то захотелось в наш флотский бардак ещё свой личный взнос сделать. На память, так сказать… Глупо, конечно… Да и лишние деньги на дороге не валяются по нынешним временам… Ты, кстати, себе чистых листочков наштампуй побольше… Поверь, пригодятся. А с тобой сейчас сижу за столом с огромным удовольствием. Как не крути, а хоть я и отбрыкиваюсь от своего военно-морского прошлого изо всех сил, но так оно со мной до конца жизни и останется…

Сидели мы часов до четырёх утра. Потом, совместно наведя порядок на кухне, улеглись спать. Ровно без пяти десять за окном просигналила машина Костикова. К этому времени мы уже давно встали, напились кофе и мирно курили на кухне. Прощались недолго. Просто пожали друг другу руки, и я ушёл вниз к Костикову. Потом мы поехали домой в Гаджиево, где я попутно переоблачаясь в форму, успел наштамповать себе целую пачку бумаги печатью и угловым штампом в самых разных вариантах, и сделать запас отпускных билетов и командировочных удостоверений минимум на десятилетие. На корабле командир, проверив качество подделки, остался доволен, и даже, на мой взгляд, сильно удивлён той оперативностью, с которой было выполнено его задание. Это, правда, не помешало ему после скупой благодарности оставить меня на корабле до перешвартовки, правда, пообещав выделить выходной на неделе. В понедельник мы перешвартовались в Гаджиево, и благодаря вновь обретённой печати, на корабле забурлила деловая жизнь.

А ещё через три дня старпом Рудин нашёл настоящую печать. Оказывается, наш «очарованный» старпом по приходу домой повесил шинель, в кармане которой была печать в шкаф, а уходя из дома, надел другую, старую, висевшую на вешалке в прихожей. Потом, рыская по квартире в поисках пропавшего символа власти, старпом не догадался заглянуть в шкаф, где висела шинель, да скорее, даже и не подумал о таком варианте. А с появлением моей подделки Рудин вообще как-то успокоился, и больше никаких поисков утерянного раритета не предпринимал. Но когда через несколько дней старпома случайно забрызгал мчавшийся с безумной скоростью по зоне Камаз, ему пришлось оставить дома перепачканную шинель и надеть другую, висевшую в шкафу. Представляю, каково было его удивление, когда, сунув руки в карманы, он обнаружил там вторую печать. Что ему говорил там по этому поводу командир, осталось тайной, но вот только с тех пор печать старпом пристёгивал к штанам такой «якорной» цепью, что её можно было оторвать только с самими штанами. Вторая печать какое-то время находилась у командира, а потом после его неожиданного увольнения следы её затерялись. Рудин, не смотря ни на что, командиром стал, получил полковничьи погоны и свою «шапку с ручкой» и добросовестно командовал сначала кораблём, уходящим в отстой, а потом ещё несколько лет кораблём, стоящим на ремонте в Северодвинске. В море самостоятельно в ранге командира на моей памяти он так ни разу и не сходил. С Лёхой Бурдинским я виделся ещё всего один раз, когда, увольняясь в запас, неожиданно для самого себя заехал к нему в гости. Мы неплохо посидели с ним, и он оказался единственным человеком, который помахал мне с перрона железнодорожного вокзала города Мурманска. А на память обо всей этой истории у меня остался тот самый угловой штамп, который к счастью старпом не терял, и этот вполне музейный экспонат с номером уже несуществующей воинской части несуществующего государства до сих пор лежит у меня дома. И я до сих пор так и не понял, почему же Лёха решил нам помочь, но где–то в глубине души верю, что не только из-за денег…

Многие люди начинают ценить то, что им дано судьбой с момента рождения, только тогда, когда великий маркёр, оценив ситуацию, начинает требовать обратно то, чем, по его мнению, другие распорядились бы лучше, но им не повезло при раздаче.

Так или иначе, но закон сохранения, сформулированный ещё Михайло Ломоносовым, вполне успешно работает и применительно к людским судьбам: Ежели в одном месте что-то убудет, то в другом месте обязательно прибудет. Как не крути, но стоит про это помнить, хотя бы для того, чтобы не сломаться, когда в жизни наступит чёрная закономерная полоса, не утонуть на дне стакана, и осколком его не полоснуть в отчаянии по венам.

***

С раннего детства Иван Киров не испытывал особого дискомфорта от процесса существования. Отец его служил в непростой структуре, о назначении которой лучше не спрашивать и даже не думать. Хоть и носил он звание капитана первого ранга, его форма, в основном, висела в старинном платяном шкафу, который считался семейной реликвией. Периодически на кителе прибавлялись новые награды, и не только юбилейные. Иногда отец молча собирался и уезжал в командировки, из которых возвращался с усталыми глазами и экзотическим подарками, которые торжественно водружались на полку в комнате сына. Матушка Ивана, доктор филологии, преподавала в университете английский язык, что само по себе развивало лингвистические способности юноши. Времена были застойные, но семья Кировых ни в чём не нуждалась. Мальчишка отличался от сверстников светлой головой и отменным здоровьем. Первое помогало ему отлично учиться, не испытывая ни малейших затруднений ни в точных, ни в гуманитарных науках. Второе привело его в секцию бокса в СКА, где к окончанию восьмого класса Иван честно заработал первый спортивный разряд. Его любимая манера боя: уклоняться от ударов и, выбрав момент, нанести прицельный левый, и сразу мощный правый боковой удар, не раз отправляли соперников в нокаут.