Мария сказала своему биографу Эйстайну Парману, что после того обмена взглядами с Видкуном, когда он заходил в отдел Башковича, они время от времени встречались в коридорах Помгола. Несколько месяцев спустя они лично познакомились на банкете, который устроил Помгол в честь иностранных благотворительных организаций [85] . Парман получил в свое распоряжение почти все сведения о том, что произошло во время и после этого банкета из записей, сделанных рукой Мары [86] . Собственные записки Мары говорят о том, что «с российской стороны были представители Российского Красного Креста, господин Б., а также представители других российских организаций». «Господин Б.» был ее начальник Башкович.

В этом рассказе о банкете мы нашли подтверждение, что Мария находилась у Башковича на особом положении, так как ее формальная должность телефонистки в Помголе, недавно полученная с помощью Александры и Квислинга, не дала бы ей возможности присутствовать на этом приеме. Вполне возможно, что этот банкет состоялся в то время, когда Александра находилась в Крыму, поскольку 10 мая главное управление ARA в Нью-Йорке получило сообщение от ее московского руководителя, что в Харькове угроза голода уже миновала. А через две недели стало известно из того же источника, что все сотрудники ARA в России должны будут закончить свою работу до 15 июля [87] .

Мария сообщила своему биографу, что она, одетая во все белое, сидела на банкете напротив Квислинга. Через некоторое время они стали разговаривать, после чего весь оставшийся вечер Квислинг говорил за столом только с ней. Потом он проводил ее домой, и они долго бродили по берегу реки, беседуя обо всем на свете. Также Мария сказала, что плохо спала в ту ночь. О том, что Квислинг в это время был женат на Александре, Мара даже не упомянула. Этот рассказ Марии об обстоятельствах ее встречи с Видкуном вызывает большие сомнения, за исключением двух непреложных фактов — Мара работала в Помголе и присутствовала на банкете. Как бы то ни было, из Крыма Александра вернулась, не подозревая об отношениях, завязавшихся между мужем и подругой.

По возвращении из Крыма Видкун не встретил меня на вокзале, но послал за мной машину. Мама Нины и ее сестры встретили наш поезд, и я попросила шофера отвезти Нину и ее семью домой до того, как поехала домой сама.

Я столкнулась с Видкуном в коридоре и не смогла сдержать себя, повиснув у него на шее. Необузданная радость встречи с ним снова заставила меня забыть его лекции о том, что он категорически против таких сцен. На этот раз, однако, он поцеловал меня и сказал, что очень рад моему приезду: «Ты сделала это место радостным, красивым и теплым». Я тоже была очень счастлива снова быть дома. Наша солнечная квартира выглядела прекрасно с вазами цветов во всех комнатах, поставленных в честь моего возвращения.

После такого счастливого воссоединения наша жизнь вошла в спокойную, размеренную колею, если не брать во внимание несколько странные выходки нашей прислуги. Я посмотрела на нашу прислугу с тревогой, когда Видкун сообщил мне, что Фритьоф Нансен вскоре приедет в Харьков и будет нашим гостем все то время, которое пробудет в городе со своими сопровождающими. Это будет значительное событие, связанное с окончанием работы Нансена по оказанию помощи голодающим на Украине в середине августа, после чего Нансен должен будет перенести свою деятельность на Балканы.

Отношение Видкуна к Нансену всегда было противоречивым: с одной стороны, он преклонялся перед ним, а с другой, испытывал чувство горькой обиды. Он часто говорил о Нансене и позже очень откровенно писал о нем в письмах ко мне вплоть до того, как наша переписка прекратилась в конце 1929 года. Главным образом он жаловался на недостаточное содействие в поставках необходимых вещей и людей для выполнения его сложных заданий. Кроме того, Видкун чувствовал, что он не получил достаточного общественного признания за достигнутые им цели, хотя Нансен всегда щедро хвалил Видкуна в письмах к нему. С раннего детства я знала о полярных экспедициях Фритьофа Нансена и о его работе вместе с Гербертом Гувером по оказанию гуманитарной помощи, поэтому с большим нетерпением ждала встречи с этим великим человеком. Но я была взволнована, не знала, справлюсь ли я с ролью хозяйки, смогу ли на должном уровне принять таких гостей, поэтому мы с Видкуном почувствовали облегчение, когда Нансен и его сопровождающие по приезде сняли номера в одной из гостиниц, сказав, что пробудут в Харькове всего пару дней.

Тем не менее мы должны были организовать официальный обед у себя дома для Нансена и примерно двадцати других гостей, и даже учитывая мою неопытность, было ясно, что мы едва ли сможем справиться с этим. У нас было недостаточно столов и стульев, скатертей, посуды и столовых приборов для такого количества людей. «Ничего, — сказал Видкун, — сделай, что сможешь. Все понимают, какое здесь положение, и никто не будет нас критиковать». Я взяла на себя обязанности хозяйки с энтузиазмом, и, пользуясь влиянием Видкуна и помощью моих ближайших друзей, стала добывать необходимое. Жена одного из самых высокопоставленных правительственных чиновников подружилась со мной, и, услышав о странностях нашей кухарки, послала своего повара нам на помощь.

Меня представили Нансену сразу же по его прибытии в Харьков, и меня поразила его мрачность и сдержанность. Нас пригласили на большой прием, устроенный в его честь украинским правительством. Это было огромное скучное мероприятие с бесконечными тостами, а также речами, восхвалявшими Нансена и моего мужа, что наполняло меня гордостью. Я думаю, что Видкун тоже чувствовал удовлетворение, но Нансен оставался невозмутимым и серьезным. К счастью, он несколько оттаял во время нашей беседы позднее и задал несколько вопросов о моей семье и о том, как мне понравилась Норвегия. Его вопросы давали понять, что он уже кое-что знал обо мне.