Третьего дня в актовом зале студенты юридического факультета устроили кошачий концерт профессору истории Попову, который не в меру ретиво восхвалял «императора Николая».

Петр и Данила ушли тогда поздно, обуреваемые разными чувствами: Петр размышлял над тяжелыми маньчжурскими поражениями (если бы не Сергей Федорович — не поверил бы!), а Данила шел и улыбался в темноте, он слышал голос Лены, видел ее смелые и ласковые глаза, он нес в себе песню и верил, что она никогда не умолкнет…

Теперь же, когда Петр в десятый раз перечитывал письмо Наденьки, а Данила стоял рядом, было похоже, что друзья поменялись ролями. Данила собирался сказать Петру, что Лена приглашает их обоих на студенческую сходку. Но что-то, Данила и сам бы не мог сказать, что именно, вызывало в нем неловкое чувство, и он принужден был сделать немалое усилие, преодолевая нерешительность.

— Петя…

— Нет, послушай, что она пишет дальше, — перебил его Петр и стал читать: «Высылаю книгу, с которой тебе трудно быть в разлуке, — „Путешествие на воздушном шаре“ Жюль Верна». Каков подарок, а? И как я мог забыть взять «Путешествие» с собою!

— Петюшка… Лена приглашает нас на студенческую сходку, — тихо сказал Данила.

— Превосходно! — ответил Петр, бережно складывая письмо. Его мысли были заняты другим.

Совершенно неожиданно все увольнения в воскресенье были запрещены.

Начальник училища, все курсовые офицеры, командиры батальонов и рот, преподаватели никуда не отлучались из кабинета генерала.

Они сидели с напряженными лицами и изредка перешептывались, словно в доме, где лежал покойник.

Юнкерам было приказано получить боекомплект патронов и протереть стволы винтовок от смазки.

— Что случилось? — испуганно перешептывались михайловцы.

Николай Зарайский, который ходил среди юнкеров в чине «всезнайки», загадочно отвечал:

— А то случилось, что лопнули наши рождественские каникулы, как мыльные пузыри. Выловлены опасные революционеры. Они хотели поднять восстание и убить государя!

Только через три месяца Петр с Данилой смогли увидеть своих друзей — Лену и Сергея Федоровича. Старый поручик встретил их с мрачной веселостью:

— A-а! Господа юнкера! Хвалитесь, сколько пуль выпустили в народ русский?

Юнкера с недоумением пожали плечами.

— Так вы ничего не знаете?! Xa-xa-xa!.. — с какой-то странной злостью рассмеялся поручик. — На михайловцев надели наглазники!

— Лена, что приключилось? — спросил Данила, потеряв надежду узнать что-нибудь определенное от ее отца.

— Расскажи им, Леночка, пусть послушают! — перестав смеяться, проговорил Сергей Федорович.

Лена, бледная, с расширенными от все еще не унявшейся боли глазами, начала дрожащим голосом:

— После рождества, в воскресенье, много тысяч людей, преимущественно рабочих, пришли к Зимнему дворцу… Они были с хоругвями и с портретами государя…

— И во главе с попом! — вставил Сергей Федорович. — Пели «Отче наш иже еси на небесех… Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя!..»

— Они пришли с петицией, — продолжала Лена, — просили облегчить их тяжкую жизнь. А государь… велел стрелять. Снег на Дворцовой площади стал красным от крови…

— Нет! Черным от трупов и позора! — воскликнул Сергей Федорович. Потом добавил тише и безнадежней: — Вот как нынче весело на Руси.

Данила переглянулся с Петром и, увидав напряженно-раздумчивое и вместе ошеломленное лицо друга, подумал с горестным изумлением: «Так вот отчего нас держали взаперти… И вправду, что творится на Руси!..»

Лена вдруг всплеснула руками:

— Папа, мне надо итти в университет, на митинг…

— И я с вами! — неожиданно для самого себя сказал Петр и покраснел. — Пойдешь, Данила?

— Куда ты, туда и я! — с решительной готовностью ответил Данила.

Сергей Федорович пристально вглядывался в молодых людей, потом, покачав головой, произнес не то с осуждением, не то с удивленной похвалой:

— Ну и времена! Юнкера, будущие офицеры идут на студенческий митинг. С ума сойти можно!

— Но вас… в таком виде… студенты не пустят, — сказала Лена.

— Вот досада! — пожалел Петр. Он вспомнил, с какой ненавистью глядели на них молодые рабочие с завода Лесснера.

— Постой, — воскликнул Сергей Федорович, — у нас где-то есть цивильная одежда. Поищи, Ленуся…

Петр всю жизнь ходил в военной форме и теперь, облачившись в широкие черные брюки Сергея Федоровича и в старомодный, изрядно поношенный сюртук, глянул в зеркало и не узнал себя. На него строго глядел большеглазый юноша в широченной, обвисающей одежде, похожий на слушателя духовной семинарии.