— Достойно удивления, как подобная нелепость могла прийти вам в голову! Юнкер Михайловского училища, если он намерен окончить его и стать офицером, не может быть занят… э-э… своевольными мыслями. Вы меня поняли, надеюсь, Нестеров?

Петр до боли сжал челюсти. Хотелось ответить генералу, что русский народ никогда не простит надругательства над своим гениальным композитором, но он сдержался.

В словах генерала слышалась недвусмысленная угроза. Отчисление из училища было бы равносильно смерти.

Служба в русской артиллерии — священная традиция семьи. Николай уже командует полубатареей. Через год сюда же, в Михайловское училище, пойдет младший брат Михаил. Надо сдержаться, во что бы то ни стало сдержаться.

— Понял, ваше высокопревосходительство!

— Ступайте!..

Генерал по-прежнему строго и пристально проводил Нестерова взглядом.

«Если бы этот мальчишка пошел к великому князю, на репутацию училища легла бы ужасная тень. Надо вызвать курсового офицера и велеть ему найти предлог для лишения чувствительного юнкера увольнения в город по меньшей мере на три воскресенья. Пускай немного остынет!..»

Генерал вынул платок, вытер вспотевший лоб. «Вот тебе и захворавшая бабушка!.. — сыронизировал он сам над собой. — Положительно, не поймешь нынешнюю молодежь. Мы были совсем другими…»

«Русский инвалид» напечатал высочайший приказ о производстве в офицеры и присвоении чина подпоручика юнкерам, окончившим Михайловское артиллерийское училище.

Молодые подпоручики готовились к царскому смотру в Красном селе. Каждый из них получил триста рублей на офицерское обмундирование и семьдесят рублей на приобретение седла. Все устремились к знаменитому петербургскому мастеру Савельеву за серебряными шпорами. Савельевское колесико на шпорах издавало неподражаемо тонкие, прямо-таки соловьиные трели.

Уже были присланы вакансии — в гвардейскую полевую и конную артиллерию, в армейские осадные полевые и крепостные части.

Все завидовали Нестерову: он стоял первым в списке распределения вакансий и ему была предоставлена счастливая возможность выбрать гвардейскую часть в Петербурге.

Но когда начальник училища произнес фамилию Нестерова, Петр встал и негромко, как обычно, отчетливо сказал:

— Прошу, ваше высокопревосходительство, назначить меня на Дальний Восток.

Все ахнули от неожиданности. Самому напроситься на край света! Да что он, с ума сошел, что ли?!

Николай Зарайский, поиграв плечами, на которых переливали золотом новенькие погоны, язвительно бросил:

— Несчастная любовь гонит утлую ладью Нестерова к Тихому океану.

— Это что — аллегория? — с усмешечкой спросил Лузгин.

— Какая к черту аллегория! Он женится на Наденьке — помнишь прехорошенькую институточку в Нижнем Новгороде?

— Неужели? — удивился Лузгин.

— Кто-то сказал, что любовь — это неизбежный для каждого человека период безумия, — вставил Митин, кося глазами в сторону Нестерова — слышит ли он их разглагольствования.

Лицо Петра было непроницаемо.

— Да, — продолжал Зарайский, — но если офицер намерен жениться до достижения им двадцати восьми лет, он должен внести реверс — пять тысяч рублей!

— Ха-ха-ха! — загоготал Лузгин. — Пока Нестеров собирает эти деньги, его Наденька успеет стать «Христовой невестой»!

— Вот он и выбрал Дальний Восток, там можно жениться без реверса.

Когда очередь дошла до Данилы, он подошел к столу и тоже попросил назначить его на Дальний Восток.

— Куда конь с копытом — туда и рак с клешней! — смеясь произнес Зарайский.

— Никола! — сказал долговязый узкоплечий выпускник, на котором погоны сидели с той небрежностью, которая характерна для вчерашних юнкеров. — Если мне память не изменяет, ты когда-то мечтал о небе?

Зарайский задумчиво поднял брови.

— Мечта и сейчас со мной. При первой возможности я постараюсь попасть в Париж, пройду там обучение на аэроплане и вернусь в Россию крылатым.

— Ах, какие девочки в Париже!.. — закатил глазки Лузгин, и все захохотали, в душе завидуя князю Зарайскому: для него не существовало в жизни преград.

Петра, между тем, мучили сомнения. Согласится ли Наденька поехать с ним в эдакую даль? Он ведь принял свое решение очертя голову, не спросил Наденьку, готова ли она к столь крутой перемене в ее судьбе. Можно ли венчаться, когда ей нет еще и семнадцати лет?..

Петр знал, что Наденька любит его, толстая связка писем — красноречивый тому свидетель. В письмах она сказала ему очень многое, на что, быть может, не отважилась бы с глазу на глаз. Но продолжает ли Наденька любить его? Вот уже больше недели от нее нет письма.