Шрифт:
— Видите! — заторопился Зарайский. — Мотор неисправен, это же ясно!
— Он перегрелся и потому не заводится, — заметил Петр Николаевич. — Продуй его, Нелидов!
Механик стал вращать винт против хода и снова крикнул:
— Контакт!
Мотор чихнул, винт сделал один оборот и остановился.
— Пойдет, пойдет, Нелидов!
— Только сильнее дергай за пропеллер!
— Не мешало бы в клапана подлить бензинчику! — советовали со всех сторон механику. Гимнастерка Нелидова на спине стала темной от пота.
— Контакт!
Мотор чихнул снова и затрещал на малых оборотах.
— Держать крылья! — крикнул Стоякин. Все уперлись плечами в голубоватую снизу обшивку крыльев.
Стоякин давал мотору максимальные обороты, резко убирал и выдвигал бензиновый сектор.
Мотор был удивительно послушен и на больших оборотах ревел с неистовой силой.
Стоякин поднял руки и взмахнул ими. Офицеры, державшие аэроплан за крылья, отбежали в сторону. Через несколько минут Стоякин был уже в воздухе. В этот день он летал смелее и красивее обычного…
Случай с Зарайским вызвал немало пересудов. Лузгин и Митин говорили, что мотор вполне мог дать перебои и что на взлете нет ничего более опасного.
Нестеров откровенно считал Зарайского трусом и подлецом вдобавок: избиение Нелидова — не что иное, как попытка отвести от себя подозрение в малодушии.
Миша Передков сетовал на торопливость Стоякина, который задался, видимо, целью первым выпустить в самостоятельный полет своих желторотых птенцов.
Один лишь князь Вачнадзе молчал и внимательно прислушивался к горячим спорам.
Зарайский сначала оправдывался, угрожал Нестерову судом общества офицеров за оскорбление, потом притих и то и дело срывал стебельки травы и нервно кусал их зубами…
— Что скажет князь Вачнадзе? — спросил Миша, подмигнув товарищам.
— Я скажу, господа, одно: нельзя судить о черте, не побывав в его шкуре.
Петр Николаевич улыбнулся. Ай да Вачнадзе! Молчит-молчит, а скажет слово — и выходит, что именно его-то и не доставало. Зарайский подлец, конечно, но ведь никто из нас и впрямь не побывал еще в «шкуре черта». Бог знает, как поведет себя каждый из нас!..
Стоякин совершил посадку, вылез из аэроплана и, ничего не объясняя, позвал Вачнадзе.
— Взлететь и сесть. Больше ничего. С богом!
Больше ничего! Но если бы Вачнадзе знал достоверно, что он сумеет взлететь и сесть!..
Винт вращался на малых оборотах, издавая скрипящие звуки, почему-то похожие на слова Стоякина:
«Боль-ше ни-че-го, боль-ше ни-че-го!»
Нестеров с волнением следил за лицом Вачнадзе: оно было, как обычно, непроницаемо, только вплотную сошлись густые брови на переносье да твердыми, будто из камня высеченными казались его сомкнутые губы.
«Этот взлетит, — убежденно подумал Петр Николаевич, — непременно взлетит!»
Вачнадзе сел в аэроплан и порулил. Все обратили внимание, что, почти не задерживаясь возле стартера, «Фарман» приподнял хвост и понесся по полю. Казалось, что он бежит необыкновенно долго и вот-вот винт замедлит обороты.
Но Вачнадзе взлетел. Расстояние между землей и аэропланом становилось все больше.
— Молодец, Вачнадзе! — воскликнул Нестеров.
Все офицеры, кроме Зарайского, повеселели.
«Значит, и я смогу… Не боги горшки обжигают!» — так, примерно, думал каждый.
«Фарман» плавно развернулся и сделал круг над аэродромом. Потом стал снижаться для посадки. Когда оставалось метров пять до земли, неожиданно заревел мотор и аэроплан полетел на второй круг.
— Боится! — вырвалось у Зарайского.
— Волнуется! — поправил Нестеров.
— Главное — взлететь, а на земле уж как-нибудь окажешься! — сделал попытку пошутить Митин, но тут же нахмурился, следя за аэропланом.
Аппарат снижался медленно, неуверенно, будто крадучись. Перед самой землей Вачнадзе почему-то вдруг прибавил обороты мотору. «Фарман» стукнулся колесами о землю, подпрыгнул, потом ударился снова, что-то треснуло.
«Фарман» ткнулся в землю и замер с поднятым к небу хвостом.
Петр Николаевич побежал первый. Цел ли Вачнадзе? Жив ли? Его страшило что-то еще… Смутное, неопределенное, но имеющее отношение к той необыкновенной и странной встрече в цветочном магазине, когда Вачнадзе назвал Лену Мозжухину чужим именем.