Шрифт:
Странно, Вачнадзе — князь и распространяет листовки «К трудовому народу…» Что между ними общего? Впрочем, Зарайский в отсутствие Вачнадзе как-то шутил: «У грузин так: две овечки есть — и уже князь, пять куриц завелось — княгиня!»
Так вот почему трудно было Петру Николаевичу определить, что за человек Вачнадзе! Он живет двойной жизнью…
Вспомнилась юная девушка, распространявшая прокламации на Николаевском вокзале. Вот кому трудно, чудовищно трудно. А он полагал, что труднее его ни у кого судьбы нет… Вот у кого учиться надо бесстрашию!..
Он бережно сложил листовки и спрятал пачку в письменный стол. Потом передумал и, разложив листовки на несколько тонких стопок, упрятал их в книжный шкаф между страниц словаря Брокгауза и Ефрона…
Ремонт «Фармана» продолжался всю неделю. Нелидову помогал один Нестеров. Будто заправский столяр, выстругивал он рубанком нервюры и рейки, разводил казеин.
— Паевой вы человек, Петр Николаевич, — сказал Нелидов.
— Отчего же — паевой? — спросил Нестеров.
— Во всякое дело свой пай вложите, стороной не пройдете. Не похожи на офицера!
— Ой-ой, — шутливо поморщился Нестеров, — от такой похвалы недалеко и до хулы, Геннадий Матвеевич!
— Нет, не то… На других офицеров не похожи. Они вон на травке лежат да анекдотами, верно, забавляются, а вы трудитесь. Руль глубины смастерили так, что мне ни в жисть не сделать!
— Зря ропщете на офицеров, Геннадий Матвеевич. Они хорошие люди.
— И Зарайский хороший? — быстро спросил Нелидов.
— Ну, в семье не без урода.
— А Стоякин? Ежели хотите знать, жизнь его в моих руках не раз была. Мотор и аэроплан когда смотришь, — душой изболеешься: нет ли где трещины в бензиновом проводе, целы ли троса, не отошли ли гайки в цилиндрах… А Стоякин что? По морде бьет не хуже Зарайского.
В голосе Нелидова звучала застарелая обида. Петр Николаевич промолчал. Да и что скажешь? Немало наблюдал он в жизни пренебрежения и даже ненависти к простым людям. Не раз открыто противился он этому. Да, видно, и впрямь плетью обуха не перешибешь. Жизнь устроена так, что в ней запутаешься, как муха в паутине… Подумать только! Его, Петра Николаевича, солдаты считают «хорошим» только за то, что он не дерется, относится к ним с уважением. Вот и Нелидов одобрительно отозвался о нем… Горько от такого одобрения, больно сердцу…
Петр Николаевич поделился с механиком своим замыслом:
— Понимаешь, Геннадий Матвеевич, недавно я вычертил на бумаге «мертвую петлю»… И рассчитал с помощью логарифмической линейки каждую деталь ее… Получается нечто неслыханно новое, опрокидывающее все «новейшие» толкования ученых о теории устойчивости аэропланов.
Нелидов смотрел на Нестерова с любовью.
— Понять мне трудно, Петр Николаевич… Из церковно-приходской школы, кроме закона божия, почитай, что ничего не вынес… Налегке вышел. Однако чую сердцем: у вас получится. Да еще как получится, Петр Николаевич!
— Сердце — советчик плохой. Оно глупо, — задумчиво усмехнулся Нестеров.
— Ой нет, Петр Николаевич. У иных лоботрясов, может, оно и глупое. А у тех, кто прожил трудную жизнь, — сердце вещее.
Петр Николаевич вспомнил насмешки офицеров:
— У тебя тяготение к цирку. Построй маленький аэропланчик и по проволоке носись над головами людей под устрашающий грохот барабана.
— Только непременно закажи пострашнее афиши. Ну, вроде — «Полет смерти» или «Акробат-самоубийца».
— И костюм в таком же роде: на спине череп с костями, на груди — пиковая девятка, восьмерка и туз.
С кем ни делился Петр Николаевич своей идеей, — все смеются. Только Нелидов поверил в него. Может быть, он и прав, Нелидов: у человека, прожившего трудную жизнь, — сердце вещее. Может быть…
Вечером в офицерском собрании у стены, где на шнурке висел рукописный «Альманах», толпились офицеры школы. Зарайский звонким голосом читал эпиграммы и стихотворные шутки под веселый смех собравшихся.
Когда Петр Николаевич подошел к этой группе офицеров, Зарайский придал своему голосу изумление:
— Господа! Обратите внимание на стихотворение-загадку. Называется оно «Кто он?»
Ненавидящий банальность, Полупризнанный герой, Бьет он на оригинальность Своею «мертвою петлей».Вспыхнул смех. Некоторые обернулись, ища глазами Нестерова. Миша Передков бросил негодующий взгляд на Зарайского. Ему было обидно за своего друга.