— Не пей больше, — забеспокоилась Мария. — Уже налил шары-то. — Говорила она эти сердитые слова с улыбкой. — Хошь, я тебе водички студеной лину?

— Иди ты! Чтоб я воду вместо водки пил. Много чего делать пришлось за жисть-то длинную. Да!..

— Ну, я вижу, тебе осталось только прослезиться. Расскажи, как хоть у тебя внук растет?

— Внук бо-евой, — просиял Илья Тихонович. — Что-нибудь да набедокурит. Заядлый рыбак, я тебе скажу. Эт-та полкотелка чебачишек принес.

Похрустывая свежим огурчиком, Илья Тихонович стал рассказывать, как на прошлой неделе внук ударил молотком по ногтю, и ноготь, посинев, долго болел.

На фабрику Илья Тихонович пошел на следующее утро. Вахтерша, старая женщина, была знакома ему. Заулыбалась, увидев старика, но поприветствовала его довольно странно:

— Ты еще жив, Тихоныч.

«Каркает, ворона», — подумал Илья Тихонович, а вслух сказал бойковато:

— Жив, как видишь. А ты, Ефросинья, поди, все еще в девках ходишь?

— В девках, Тихоныч, — усмехнулась вахтерша. — Видно, женихи для меня еще не подросли.

— Погоди, подрастут. Только ты шибко-то губы не расквашивай, а то женихи этого не любят. Нынче они вон какие модные. Директору, что ли, позвонить, чтобы пропуск мне…

— Да уж зачем звонить. Проходи. Кто с тебя будет пропуск спрашивать. Как сын-то живет?

— Слава богу, ничего пока.

— Передавай приветы. Нынче разучились поклоны-то передавать.

— Вроде бы.

Фабрика была та же и не та: рядом с осевшим в землю кирпичным корпусом, совсем уже потемневшим от старости и мокроватым снизу (глазоньки бы не глядели!), стояли два белых двухэтажных здания. Стояли на том месте, где когда-то был тын и чернел бревенчатый домик плотника Кириллова, известного всей округе пьянчужки. Над фабрикой высилась длинная труба, на верху ее виднелась металлическая пластинка с какими-то цифрами. Весь громадный двор выровняли и покрыли асфальтом. По обеим сторонам двора торчали чахленькие, видимо, нынче высаженные деревца.

— Что же это, Ефросиньюшка, цеха новые?

— Новые, Тихоныч. Много сейчас народу работает.

— Труба-то какая!

— Да!..

— Вот это труба!

— Заладил: труба да труба. Ты когда на пенсию-то ушел? Хо! Столько лет. У нас и директор теперь новый. Ивана Иваныча уже года три как перевели куда-то. И главный инженер новый.

— Ты, кроме начальства, ничего не видишь.

— А что мне до твоих станков.

Илье Тихоновичу больше всего хотелось побывать в новых цехах, и он уже было повернул туда, но раздумал: лучше сперва зайти в цех, где когда-то работал, и встретить тех, кто знают тебя.

У входной двери старого цеха, как и в давние годы, однообразно гудела, разрезая доски, педальная пила. Резко и сладко пахло свежим деревом. За педальной пилой стояли незнакомые старику низкие машины и одна высокая, верх которой смахивал на крышу деревенского дома. Илья Тихонович не мог понять, что к чему, и ему было неприятно от этого. Он медленно шагал по цеху, вглядываясь в лица рабочих, и не находил знакомых.

— Илья Тихо-но-вич!

Возле него стоял молодой белобрысый мужик с улыбкой от уха до уха.

— У-у, сколько лет, сколько зим! В гости к нам?

— Как видишь, — добродушно ответил Илья Тихонович, изображая, будто знает мужика и рад встрече, а сам подумал: «Кто такой, почему не помню?»

— А у нас тут слух разнесли, будто вы умерли, будто у вас разрыв сердца произошел.

— Типун тебе на язык, — без злобы отозвался Илья Тихонович. — Трепачи здесь, видно, до сих пор не перевелись. Кто же это болтал такое?

— Да все.

— Ну тогда не найдешь виновника. Болеть болел, а умирать не собирался. Скажи-ка, Степан Банных, Котов Данилыч и Петро Царев здесь робят?

— Работают. Их в новый цех перевели.

— А Егорка Пименов?

— Какой Егорка?

— Да… рыжий такой. Со шрамом на губе.

— А, Георгий Иваныч! Он у нас мастером.

— Так!..

— Так, — сказал и парень, не зная, что говорить дальше.

«Почему я его не помню? — мучительно раздумывал Илья Тихонович. — Память, ну начисто отшибает».

— Я что-то никак не соображу, сколько же лет ты здесь робишь? — схитрил старик.