— За стаей птиц? — У синьора Вилиджельмо, который был заядлым охотником, глаза разгорелись.

Марковальдо рассказал ему обо всем.

— В субботу беру ружье, собаку и иду на охоту! — радостно сказал начальник, сразу же успокоившись. — Начался перелет. Эту стаю наверняка спугнули охотники там, на холме, потому она и залетела в город…

Весь день Марковальдо лихорадочно обдумывал план действий. «В субботу все охотники, верно, отправятся на холмы, и тогда в город залетит не одна стая. Если только я не оплошаю, то в воскресенье поем жареного бекаса».

Крыша дома, где жил Марковальдо, была плоская, с маленькими перилами, на которых обычно сушили белье. Захватив бидон с липким соком смолы, кисть и мешок кукурузы, Марковальдо вместе с сыновьями полез на крышу. Пока ребятишки разбрасывали кукурузные зерна, Марковальдо вымазал смолой парапет и даже края дымоходов, да так густо, что его младший, Филиппетто, заигравшись, едва не приклеился.

Ночью Марковальдо снилось, что на крышу спустилось великое множество бекасов, и теперь им никак не удавалось взлететь. Его жена, ленивая и прожорливая, видела во сне прилипших к дымоходу и уже успевших поджариться уток. Их романтической дочке Изолине грезились колибри, перья которых так украсили бы ее шляпку. А Микелино во сне поймал аиста.

На следующий день то один, то другой мальчуган подымался на крышу посмотреть, много ли туда слетелось птиц. Боясь их спугнуть, если стая как раз в эту минуту будет садиться, мальчики осторожно выглядывали из чердачного окна и тут же спускались вниз. Увы, их вести были неутешительны. Наконец в полдень Петруччо прибежал с радостным криком: «Папа, иди сюда! Попались! Попались!»

Марковальдо взял мешок и полез наверх. На крыше сидел маленький серый голубь, обыкновенный городской голубь, привыкший к толпе и уличному шуму. Несколько голубей кружились над ним и печально смотрели, как их неосторожный товарищ пытался освободиться из липкого плена.

Семья Марковальдо старательно обсасывала косточки этого тощего, старого голубя, когда в дверь постучали. Вошла служанка хозяйки.

— Синьор Марковальдо, синьора вас зовет! Велела прийти немедленно!

Марковальдо сразу забеспокоился: он целых шесть месяцев не платил за комнату и теперь боялся, что его выселят. Он быстро поднялся на второй этаж. Войдя в гостиную, он увидел еще одного посетителя — это был полицейский с багровым лицом.

— Подойдите поближе, Марковальдо, — сказала синьора. — Мне сообщили, что с крыши моего дома кто-то охотится за городскими голубями. Кто бы это мог быть?

Марковальдо похолодел.

В эту секунду женский голос позвал:

— Синьора! Синьора!

— Что случилось. Гвендолина?

Вошла прачка.

— Я стала развешивать на крыше белье, а оно приклеилось. Хотела его отодрать от перил — так оно рвется! Все белье пропало! Не пойму, в чем дело.

Марковальдо провел рукой по животу, словно у него начались колики.

Перевод Э. Двин.

Пятнадцать лет — возраст переходный, очень трудный, это я по собственному сыну вижу. Вечно он какой-то рассеянный, витает в облаках. Иногда он садится перед выключенным телевизором — да так и сидит часами; хотел бы я знать, о чем он в это время думает, какие такие картины представляются ему на черном, немом экране. В общем, парень меня тревожит, и причин для этого, по-моему, предостаточно. Не знаю, с какой стороны к нему подступиться. Всякий раз, когда я пытаюсь с ним поговорить по душам, он отделывается пустыми фразами, а если разговор ему не по нраву, раздражается, уходит в свою комнату и не показывается до следующего утра, когда нужно идти в школу.

Я беседовал с родителями некоторых его товарищей, и у меня сложилось впечатление, что у них с детьми примерно такая же история: и отсутствие взаимопонимания, и отчужденность, и равнодушие — все, как у нас. Не понимаю, что у них, у этих мальчишек, в голове. Я даже пробовал подглядывать за ними, когда они собираются своей компанией, и установил, что ругаются они здорово, а вот настоящей, связной речи я не услышал, они не умеют разговаривать даже друг с другом.

Больше всего меня пугает пустота их жизни. Мне не по себе оттого, что мой сын смотрит на экран выключенного телевизора, меня тревожит, что он не умеет разговаривать с людьми, что у него нет никаких интересов, увлечений, что мальчик подолгу молчит. Газет он не читает, ни в кино, ни на танцы не ходит. Я в его возрасте был совсем другим, но ведь известное дело — сейчас все не так, как прежде. Попробуй, советовали мне, всыпать ему как следует, но я против таких жестких мер, мне, современному родителю, не пристало бить своего сына только за то, что он сидит перед выключенным телевизором, или потому, что мы с ним не находим общего языка. Да и вообще, сын в свои пятнадцать лет вымахал под метр семьдесят пять, и не хотелось бы, чтобы ему пришло в голову поднять руку на меня — всякое ведь может случиться.

Последнее время я ему часто говорю: найди ты себе какое-нибудь хобби, что ли, или займись теннисом, футболом, прыжками с шестом, одним словом, каким-нибудь спортом — и интересным и в то же время полезным для здоровья. По мне, даже бильярд лучше, чем ничего. А он в ответ смеется, словно я несу невесть какую чепуху, хотя всем известно, что, когда мальчишка увлечен какой-нибудь игрой, пусть даже из-за этого страдают уроки, у него по крайней мере хоть голова занята и меньше опасности, что он пристрастится к чему-нибудь похуже. Я, конечно, имею в виду наркотики. Страх перед наркотиками преследует теперь всех родителей, как когда-то преследовал страх перед венерическими заболеваниями. Но если сегодня медицина справляется даже с сифилисом, то от наркотиков, особенно сильнодействующих, средства нет никакого.