Вот она: Вано знал наизусть смэшную поэму Леонида Филатова «Про Федота-Стрельца, удалого молодца» и время от времени ее цитировал.

Например, когда Вали принималась разъяснять ему что тетрадки с изображением Натальи Орейро закончились и их срочно нужно закупить и доставить, а с Зайцеми Волком не брать, как бы настойчиво ни впаривали, Вано, только что сменившийся с поста у входа для посетителей, разворачивал плечи и, разминая, увы, полную талию, бывало, говаривал:

И сам, что характерно, пытался сочинять в такой же лад и с таким же юмором:

Это – при том, что никаких других поэтов Вано наизусть не знал да и не читал после школы. А зачем? Его не тянуло. Изо всей поэзии всех времен и народов только Федот засел в его крепкой голове, которая на стадионе бесстрашно отбивала навесные мячи. Это потому, должно быть, что чувство юмора дано было Вано природой, и только недостаток сидящих в памяти слов мешал его проявить. Иногда, впрочем, ситуация требовала всего-то двух-трех слов, и тогда внутренний юмор этого медлительного человека неожиданно проявлялся. Так, однажды в сезон на Вано налетела всполошенная покупательница:

– Это какой этаж?

Этаж был шестой, там у Вано стояла еще одна точка с канцеляркой. И Вано ответил:

– Это шестой.

Женщина посмотрела на него ошалелым взглядом:

– А где пятый?

Тут Вано и отчебучил не моргнув:

– Угадайте с трех раз!

Пожалуй, если бы охрана не имела на клубе коммерческих занятий, она была бы более суровой и неприступной.

Но коммерция не терпит высокомерия, поэтому если и пролегала граница между клубниками и охраной, то граница эта была размытой.

Однажды Вано, придя на свою точку, заявил без вступления:

– Манька себе грудь навесила!

– Что? Как это? – заволновалась Вали. Ей было очень, очень интересно.

Вадик в это время надписывал фломастером пачки. Крупно, чтобы во время торговли не приходилось рассматривать этикетки.

– А так, – сказал немногословный Вано, – навесила. Ничего не было, а теперь стало.

Вали засмеялась, приговаривая «надо же!» и посматривая на Вадика. Вадик стоял к ней спиной, не оборачивался, увлеченный подписыванием пачек, и Вали вдруг заметила, что у него покраснели уши.

После такого известия она, конечно же, не могла усидеть на месте.

– Вано! – взмолилась Вали, – поторгуй тут, я кофе попью.

– Я принесу кофе, – пожал плечами этот тугодум. Он действительно всегда приносил ей кофе из буфета.

– В туалет ты тоже за меня сходишь? – топнула ножкой Вали. – Поторгуй, тебе говорят! – И вышла из-за прилавка.

А Вано не растерялся и выпалил:

Там у вас в момент наступит Просветление уму!

И Вали отправилась, покачивая бедрами, но, конечно же, не на Колыму, а всего лишь к Манькиной точке. Манька торговала бойко, балагурила с покупателями, в особенности – со знакомыми оптовиками. Она крутилась и вертелась, доставая и подавая книги, и Вали была уверена, что вертится Манька с одной только целью: показать себя в разных ракурсах. И показывала. И было что показывать! Манька наклонялась, и Вали отчетливо видела вполне определенные очертания под полупрозрачной блузкой. Ах, Вали были хорошо известны эти дамские уловки – хорошо известны и неоднократно использованы. Но Вали-то при этом обходилась, конечно же, собственными ресурсами, не прибегая к ухищрениям. Вали непроизвольно повела плечами, скосив глаз на собственное довольно смелое декольте. Потом она подняла глаза на Маньку – о сравнении смешно было и заикаться! Тут взгляд ее наткнулся на Лешку. Он стоял поодаль и о чем-то оживленно беседовал с охранником по прозвищу Гоголь. Они оба были под стать друг другу – высокие и костистые. Со спины выглядели, как братья, спереди же – нет, потому что лицо Гоголя украшал большой гоголевский нос, Лешка же имел нос небольшой и невыразительный.

Вали не в упор на них смотрела, так, скользила рассеянным взглядом, как бы оглядывая окрестности. И к разговору, конечно же, специально не прислушивалась. Но кое-что интересное все же уловило невнимательное ухо: это когда Лешка сказал:

– Нет, только восемьдесят шестую.

– А как же твой бывший хозяин? Ты же ему перекроешь кислород!

– Что поделать, – пожал плечами Лешка. – Лес рубят – щепки летят. Только восемьдесят шестую. Лады?

– Лады! – в свою очередь пожал плечами Гоголь и, удалившись, смешался с населением.

Вали рассекала толпу, не соприкасаясь с ней, она словно бы парила, грациозная женщина, в юности занимавшаяся фигурным катанием. Да, полет ее над толпой был исполнен вдохновения, ибо она несла в себе новость.

– Лешка у Гоголя точку выкупает, восемьдесят шестую, – сказала Вали, охорашиваясь после минутной пробежки, – слышите, Леонид Петрович?

– Как выкупает? – удивился Леонид Петрович. – Она ж занята под канцелярку. И при чем здесь Гоголь?

– Гоголь места распределяет на нашем этаже, – пояснил Вано. – Сейчас у него такса двести баксов. А канцелярка в торец переезжает. У них ведь тут две точки рядом с одним и тем же ассортиментом. Вот.