«Девочка действительно взрослая, – саркастически подумал Александр, – наблюдая за тем, как багровеет лицо главной медсестры. – Уже и скандалить научилась, и передергивать! Я надоедаю далеко не всем, и я бы вообще никому не надоедал, будь на то моя воля».

– Я бы вообще никому не надоедал, будь на то моя воля, – вслух повторил он.

– Не знаю, не знаю, – главная медсестра уперла руки в бока и склонила голову набок.

«Борцовая стойка, – с сожалением констатировал Александр. – Разговора не получится».

Они постояли немного друг против друга, затем главная медсестра отступила на шаг, вытянула правую руку в сторону выхода и громко, так, чтобы услышал охранник, потребовала:

– Покиньте немедленно клинику!

Александр подчинился, тем более что охранник (сегодня дежурил кадыкастый) уже спешил навстречу.

– Запомните его и никогда больше не пускайте! – неслось вслед. – Зина, передай Кате, чтобы она тоже была в курсе. И ты, Валера, передай по смене, чтобы этого вот доктора в клинику не пускали…

Александр по достоинству оценил количество сарказма, вложенного в слова «этого вот доктора», отчего прозвучали они как ругательство.

– Валера, проследи, чтобы он обратно не пошел! – волновалась главная медсестра, пока Александр надевал куртку в закутке гардероба. – Это такой тип, ты его в дверь, а он в окно!

Охранник ничего не отвечал. Судя по выражению его лица, румянцу на щеках и взгляду, устремленному куда-то в сторону, охранник чувствовал себя неловко, но и спорить с начальством не мог.

Законы драматического жанра требовали сказать на прощание нечто запоминающееся, экспрессивное, вроде: «горите вы синим пламенем, негодяи!» или «провалитесь вы в тартарары, мерзавцы!», но подобный пафос был чужд Александру. Поэтому он ограничился одним лишь «спасибо», которое сказал охраннику за то, что тот любезно, словно заправский швейцар, открыл перед ним входную дверь.

– По накалу атмосферы это было похоже на изгнание, а не на простое выпроваживание, – сказал он вечером Августе. – Только громов и молний не хватало.

– Нам хватило, – улыбнулась Августа. – Анна Владимировна металась потом по клинике и метала во всех громы и молнии. Металась и метала, металась и метала… До тех пор, пока не свалилась с кризом.

Августа после работы успела побывать в парикмахерской. Прическа ее стала чуть короче и изменила форму. Вроде то же самое каре (кажется, это называлось «каре», но Александр мог и ошибаться), но впечатление совсем другое. Такое же замечательное, как и раньше, но, разумеется, Александр сказал, что новый вариант ему нравится больше прежнего. Изменения должны совершаться к лучшему и только к лучшему, иначе какой в них смысл? Внимание Александра не столько привлекала сама прическа, сколько розовое, фарфоровой прозрачности ушко, выглядывающее из-под волос, будто дразнясь. И разве один непослушный завиток на виске не важнее всей прически? Тот самый завиток, который Александр уже полюбил целовать в минуты близости. Он бы и сейчас поцеловал его, и не только его, но и фарфоровое ушко, и губы-кораллы, но рядом за столом увлеченно ел торт Даня, и оттого приходилось держать себя в руках.

Торт, как и положено гостю, принес Александр. Не знал, какой взять, поэтому выбрал «аутентичный» «Ленинградский», с шоколадными розами. Не совсем угадал – Августа отрезала себе кусочек толщиной с лист бумаги, зато Даня, съев один солидный кусок, попросил положить ему второй. Судя по тому, как плотоядно ребенок смотрел на торт, он не собирался ограничиваться двумя кусками. Сладкоежка, дети почти все сладкоежки.

В гостях было хорошо, совсем как дома. Атмосфера уютной квартиры Августы распространилась на весь Петербург. Когда Александр возвращался в гостиницу, у него было такое чувство, словно он идет по родному городу. Ну, если не по родному, то, во всяком случае, по какому-то своему городу, не по чужому.

Новорожденная связь не замедлила откликнуться досадой. «Разве можно уродовать старинные дома современными вывесками? – вдруг ни с того ни с сего подумал Александр. – Лучше бы разработать какой-то единый стиль, под старину. Пусть с подсветкой, но стиль непременно должен быть… А то ведь того симпатичного зеленого дома совсем не видно, затмил его банк своими огромными буквами…»

Словно в благодарность за заботу, зеленый дом мигнул окнами, приветствуя Александра. Соседнему дому, когда-то розовому, а теперь розово-серому, повезло больше. Во-первых, на нем не было огромных кричащих вывесок (мелкие не в счет), а во-вторых, над центральным входом красовался изящный козырек, украшенный фигурной ковкой. Козырек был не просто хорош в своей ажурной воздушности, но и замечательно гармонировал со стилизованным под старину фонарным столбом. Александр остановился возле козырька, посмотрел на сидевших на нем голубей. Двое из голубей посмотрели на Александра, будто спрашивая, чего ему надо.

– Чижик-пыжик! – сказал голубям Александр.

Ничего более удачного на ум не пришло.

Таинственный Некто так и не дал о себе знать. Александр даже папку со спамом проверил, перед тем как заснуть, – уж не отправилось ли туда нужное письмо из-за какого-то сбоя, но ничего важного там не нашел, только один рекламный мусор.

«Jeder Tag hat seine Дrger» [21] , – вспомнилось перед сном из лексикона пессимистов.