– Они убили твоего дружка, – продолжала Корди, – Ду-эйна. Не знаю, как они это сделали, но это точно они. – Она чуть отвернулась, и на ее лице появилось странно отрешенное выражение. – Смехота, но мы с Дуэйном еще в детский сад вместе ходили. Но никогда не разговаривали. Мне всегда казалось, что он по-настоящему хороший. Вечно о чем-то думал, но меня это не злило. Мне даже хотелось, чтоб мы с ним ушли куда-нибудь, и долго бродили, и говорили бы обо всем… – Тут ее глаза снова обрели фокус, и она глянула на свою руку, все еще сжимавшую запястье Харлена. Рука разжалась. – Слушай, ты ведь здесь не потому, что хотел подышать воздухом. Ты чего-то боишься. И я знаю чего.

Харлен глубоко вздохнул.

– Ладно, – его голос все еще звучал хрипло. – Что нам со всем этим делать?

Корди Кук кивнула, будто подошло время.

– Нам нужно найти твоих дружков, – сказала она. – Всех тех, кто видал чего-нибудь. Мы соберем всех вместе и выследим Руна и остальных. И живых, и мертвяков. Всех тех, кто охотится за нами.

– И что тогда? – Харлен наклонился к ней так близко, что мог разглядеть светлые волоски у нее над губой.

– Тогда мы убьем живых, – сказала Корди и улыбнулась, обнажив свои серые зубы. – Убьем живых, а мертвых… ладно, что-нибудь придумаем. – Неожиданно она наклонилась и положила руку Харлену на джинсы, прямо на это место. И сжала пальцы.

Он даже подпрыгнул. Ни одна девочка никогда этого не делала. А сейчас, когда Корди вдруг это сделала, он всерьез подумал, не выстрелить ли в нее, чтобы она убралась.

– Хочешь вынуть? – Голос ее звучал пародией на обольстительный шепот. – Хочешь, мы оба разденемся? Здесь никого нет.

Харлен облизнул губы.

Не сейчас, – выдавил он из себя. – Может, позже.

Корди вздохнула, пожала плечами, поднялась на ноги и перекинула через руку винтовку. Затем щелкнула затвором.

– Лады. Что скажешь, если мы пойдем в город к твоим приятелям и обо всем поговорим?

Сейчас? «Убьем живых», – эхом пронеслось в голове у Харлена. Он вспомнил добрые глаза Барни и подумал о том, какими глазами тот станет на него смотреть, защелкивая наручники и арестовывая за стрельбу в директора, сторожа и бог знает в кого еще.

– Ясно, сейчас, – сказала Корди. – Какой толк выжидать? До темноты еще уйма времени. А потом они снова могут прийти.

– Ладно, пошли, – услышал Харлеи свой голос.

Он встал, отряхнул джинсы от пыли, поправил в заднем кармане отцовский револьвер и зашагал по железнодорожной насыпи следом за Корди.

Майку нужно было пойти на кладбище. Но так как ни за что на свете он не решился бы отправиться туда один, то он попытался убедить мать в том, что им следует отнести цветы на могилу дедушке. Как раз на следующий день у отца начиналась неделя работы в ночную смену, поэтому воскресенье было вполне подходящим для подобного мероприятия.

Майк чувствовал себя подонком, читая дневник Мемо и пряча его под одеяло каждый раз, когда мама заглядывала в комнату. Но это же была бабушкина идея, не так ли?

Тетрадь оказалась толстым, переплетенным в кожу блокнотом и была заполнена ежедневными бабушкиными записями почти за три года: с декабря тысяча девятьсот шестнадцатого по конец тысяча девятьсот девятнадцатого года. Они и подсказали Майку то, что он хотел узнать.

На фотографии было написано «Уильям Кемпбелл Фил-липс», и это имя упоминалось с лета шестнадцатого года. Очевидно, этот Филлипс был одноклассником Мемо… Скорее даже ее школьным вздыхателем. Майк даже прервал чтение – так трудно было представить бабушку школьницей.

Филлипс закончил школу в том же, тысяча девятьсот четвертом году, что и бабушка. Но она уехала учиться в школу бизнеса в Чикаго, где, как знал по семейным преданиям Майк, однажды и встретила дедушку в кафе-автомате на Мэдисон-стрит, а Уильям Кемпбелл Филлипс, очевидно, поступил в расположенный через дорогу Джубили-колледж и стал учиться на преподавателя. Потом, насколько Майк понял из каллиграфических записей бабушки, он работал учителем в Старой центральной школе. В то время, в тысяча девятьсот десятом году, Мемо вернулась из Чикаго, причем уже женой и матерью.

Но, согласно осторожным заметкам в дневнике за тысяча девятьсот шестнадцатый год, Филлипс не прекратил демонстрировать знаки своего внимания. Несколько раз он с различными подарками заглядывал домой к бабушке, причем именно тогда, когда дедушка был занят работой на элеваторе. Судя по всему, он посылал ей и письма, хотя в дневнике не упоминалось их содержание, но Майк догадался об этом. Мемо сожгла их.

Одна запись просто покорила Майка.