Конечно, Вайда не впал в старческое слабоумие. Остроте его ума могут позавидовать миллионы «интеллектуалов» по всему миру, мозги которых изрядно разжирели на разнообразных грантовых и спонсорских харчах. Само собой, Галина Борисовна Волчек не продавала любимое детище за три целковых. Нельзя не заметить, как с годами удивительно хорошеет эта, в общем-то, некрасивая женщина. Как невозможно не признать, что поздняя красота — всегда результат восстребованности, а в случае с Волчек — востребованности прежде всего профессиональной. В театре она днюет и ночует, и об этом знает вся — и не только театральная — Москва. Так что же случилось?

Мнение театральных критиков предсказуемо, поэтому не будем о грустном. С точки зрения мастерства и потенциала «Современника» спектакль «Бесы» — халтурка и чес. С позиции рядового зрителя — ну, нормальный такой спектакль. Не выдающийся, но и не позорный, местами, как ни странно, даже смешной. С точки же зрения самого пана Вайды…

Вот интересно, что должен чувствовать режиссер, когда на его глазах воплощается его совершенно сумасшедший — чистой воды авантюра — замысел? Что он испытывает, видя как то, в реальность чего он сам не верил, превосходит ожидания? Что материализуются смыслы, о которых он сам не задумывался?

А ведь Вайда и в самом деле не кривил душой. И текст, великий текст Достоевского, и только он — текст, — и был его главной целью. Затем он и репетировал всего ничего, но так, чтобы этого хватило труппе для отработки безупречного и высокохудожественного чтения текста романа. Не прочтения, а именно чтения или, если угодно, читки.

Современниковцы убедительно читают со сцены роман — надеюсь, ни у кого не возникнет сомнений в том, что полутора месяцев им хватило на достаточное для достижения этой цели освоение текста. Читают, буквально выполняя волю Вайды, давая ему возможность услышать текст на языке оригинала. Но — читая — делают нечто большее, и вот здесь начинается нечто сверхъестественное.

Кстати, о магии. Что ответил бы любезный Фагот на вопрос Мессира об эволюции московского народонаселение? Что он ответил бы, посмотрев спектакль Вайды из-за кулис, не сводя взгляда с сотен пар немигающих глаз? И хватило бы ему, приспешнику дьявола, самообладания, чтобы прямо там, за кулисами, не расцеловать старенького режиссера?

А ведь замысел Вайды и впрямь дьявольски гениален. Организовать беспрецедентную фокус-группу в одном из лучших театров страны. Респонденты легко и без затей покупаются на эксперимент и заранее покупают билеты, чтобы, не стесняясь, смеяться над эпизодами, описывая которых сам Федор Михайлович едва сдерживал слезы.

Не мы ли хохочем, заглядывая в бесовские лики? Глаза в глаза? И не себя ли в них узнаем, и не смеемся ли еще громче и беззаботней?

Как хохочут зрители в театре «Современник», глядя в зеркало шириной в сцену, которое за шесть недель для них отлил великий пан Вайда.

Натурально, кого же они в нем видят? Не тех ли, завывания которых из-за кулис отзываются смехом в зрительном зале?

Ласковых и смешливых.

Остроумных и порочных.

Циничных и безжалостных.

Бесов и людей.

Наконец-то сделали оповещатели. Теперь, если верить утренней рассылке — вероятно, последней, которую мы получаем одномоментно всей Конторой, — я включен в число шести счастливчиков, которым будут приходить сообщения для нашей и только нашей следственной группы.

За техническую революцию мы заплатили, надо признать, не так уж и много. Всего лишь вчерашним молчанием «Йоты», а еще — моим случившимся на глазах Розовского конфузом с новостью об убийстве Плющ. Теперь понятно, что накануне техническая служба находилась на грани взрыва от перенапряжения — по-другому, на мой дилетантский взгляд, сложнейшую операцию по перенастройке оповещателей и их рассортировке по группам, за несколько часов не осуществить. Впрочем, главные трудности технарей ожидают впереди. Как, впрочем, и нас, рядовых следователей, для которых формулировки «объединение дел» и «перераспределение полномочий» на данный момент равнозначны путанице и хаосу, и начальство не спешит убедить нас в обратном.

— Теперь мы будем получать сообщения о чужих делах, а о наших будут детально информировать третью группу. Или шестую, — усмехается Кривошапка, словно прочитав мои мысли.

Вслух я не решаюсь отозваться даже на эту нашу техническую революцию. Я не верю в то, что Кривошапка поддается перенастройке, для него провокации и доносы — такие же автоматические функции, как для теперь уже программированной «Йоты» — адресная рассылка сообщений. На всякий случай я помалкиваю, хотя накануне вечером не молчал вовсе не из осмотрительности: ощущение полного бессилия и беззащитности делают меня, как оказалось, совершенно несловоохотливым.