— Просто завал какой-то, — сказал Кривошапка.

Мы стояли над простыней, из-за которой труп певицы здесь, в паре шагов от нас, все еще казался мне чем-то немыслимым. И это после того, как я уже начинал терять счет своим знаменитым знакомцам. Кривошапка еще не отошел от разговора с Дашкевичем, ради чего он минут пятнадцать не отнимал оповещатель от уха.

— Убит замдиректора Аэрогидрадинамического института, — без запинки поделился он полученной от Дашкевича информацией. — Следы преступления пытались замести пожаром.

Я готов был согласиться с Кривошапкой. Если и это дело повесят на «объединенную бригаду», мы сами сгорим на работе, причем заживо. Просто удивительно, до чего проворные и осторожные парни собрались в Главной Конторе. Забирают дела, опьяняющие нас флюидами неизбежного триумфа, при этом исчезают, как черная кошка в темной комнате именно тогда, когда наша вера в старших товарищей как никогда нуждается в реальных подтверждениях. В такие моменты растерянность чувствуется даже в коридорах Конторы и я могу поручиться, что мне приходилось вдыхать в нем запах растерянности и испуга.

Беззащитным я почувствовал себя и прошлой ночью, когда, при освидетельствовании тела певицы, к накрытому простыней телу приблизилась ее сестра. Она была бесстрастна, или хотела казаться такой, а может, так на ее лице выглядел ужас и поделать с этим она ничего не могла. Я же думал о трех темных силуэтах, вынырнувших вслед за ней из джипа; мы с Кривошапкой, наблюдая за их приездом с третьего этажа, невольно переглянулись.

В холодный, отражающий кафелем звуки зал она вошла одна. Бледная молодая женщина, которую при желании могли подхватить под руки шесть сильных мужских рук. Свое горе она решила встретить в одиночестве; мы же, разумеется, были не в счет. Мне все еще не хотелось верить, что ее спутники не ворвутся в зал и не уложат несколькими очередями меня и Кривошапку — нас, бездарных слуг правопорядка, допустивших эту трагедию. Видимо, мой страх подпитывала усталость — когда фары джипа разрезали тусклый от фонарного света больничный двор, на часах было начало второго ночи. Закипавшее во мне нетерпение так же быстро остыло — чтобы покрыться холодным потом, мне хватило одного взгляда на три мрачные фигуры под окнами.

— Можно? — спросил Кривошапка, и я невольно вздрогнул.

В мою сторону он и не думал смотреть, а сестра певицы (вопрос был адресован ей) лишь коротко вздохнула и задержала дыхание. Начиналось самое неприятное, но мне, как ни странно, стало легче, по крайней мере, удалось отвлечься от мыслей о черных силуэтах за дверью. Я не мог отвести взгляда от лица живой Джабировой и мысленно торопил Кривошапку, который медлил, не решаясь дать врачу команду сдернуть простыню. Если старшая сестра — само совершенство, насколько же хороша покойная, подумал я и даже прикусил язык, решив, что мысли написаны у меня на лице.

Я не сомневался, что узнаю погибшую, я наверняка видел ее по телевизору, и все же не был уверен, что узнаю в покойнице лицо из клипа. По мне, так музыкальные клипы куда более разнообразные, чем мордочки блистающих в них «звезд».

Вот и теперь, глядя на сестру, я не мог подобрать для нее экранного двойника, и даже когда накидка оголило лицо жертвы, ничего не произошло: я не узнал в трупе знаменитости и почувствовал себя обманутым. Приглядевшись, я отдал должное боссам отечественного шоу-бизнеса. Даже трупная бледность Джабировой-младшей не могла скрыть одного из самых утонченных и красивых женских лиц, которые мне когда-либо приходилось видеть. На фоне покойницы ее красавица-сестра смотрелась простушкой, и я уже почти сочувствовал маявшимся в коридоре парням и определенно завидовал их выдержки. Мы с Кривошапкой, безусловно, заслуживали смерти: не сумев уберечь совершенство во плоти, теперь мы оскверняли его всеми возможными способами — от положенного по протоколу равнодушия до немыслимых страданий сестры погибшей.

Сестра, кстати, держалась безукоризненно, я же вдруг почувствовал, что на мою голову наваливается пуховый тюк сонливости.

И все же к восьми утра мы уже у Джабировых. До этого успеваю побывать дома, где тоскую об ужине и хотя бы часу сна, но вынужденно ограничиваюсь бритьем и прохладным душем. Я чувствую себя должным Кривошапке, который по дороге из морга пообещал позвонить Мостовому. Конечно не сейчас, посреди ночи, но до того, как шеф решит позвонить первым.

— Скажу, что ты был со мной, — сказал Кривошапка. — И на освидетельствовании, и на допросе родственников.

Кривошапка льстил себе и, выходит, нам обоим: провожая старшую Джабирову из «холодильника», он с трудом выпросил у нее согласие на беседу. Какой уж тут, к дьяволу, допрос?

— У нее два условия, — сказал он. — Не допрашивать мать — это раз. И еще, она не хочет оставлять мать одну, с младшей сестрой.

— Их три, что ли? — воскликнул я.

— Теперь две, — кивнул Кривошапка. — Мы договорились на восемь утра, пока мать спит. Они живут в Замоскворечье, в жилом комплексе «Четыре солнца». Я позвоню шефу, скажу, что ты был со мной в морге и что вместе поедем к Джабировым. Тебе домой нужно?

Я кивнул, и минут через сорок служебный минивэн — редкая роскошь, которой нас удостоили в связи с ночной работой — высадил меня прямо у подъезда. Куда ехал Кривошапка, я не интересовался, мне хватило его обещания вернуться к шести. Об отдыхе я, правда, тоже не помышлял: на часах было без двадцати четыре. Помывшись, побрившись и переодевшись, я намеренно отказался от кофе. Меня и без всякого кофе пугала мысль о том, что в доме убитой певицы я буду только и делать, что думать о полном мочевом пузыре. Еще я думал о Кривошапке и о том, как можно всего за пару часов проникнуться доверием к человеку, которого считал недалеким провокатором и пронырливым стукачом.