— Воды, — шепчет Кривошапка и присаживается рядом с Джабировой.

Я же, повертевшись, не нахожу в огромной и, как только теперь замечаю, почти пустой комнате, ничего, что напоминало бы стакан, графин или в лучшем случае кран.

— Не надо воды, — всхлипывает Джабирова, которую осторожно держит за локоть Кривошапка. — Я в порядке.

Всхлипнув громче обычного, она действительно успокаивается.

— Писали, конечно, и глупости. Что знаменитой она стала через постель. Вы Дробыша знаете? Да, — кивает она в ответ на мой кивок, — ее продюсер. Якобы с ним.

— Ну, это про всех судачат, — говорит Кривошапка.

— Про всех, — соглашается Джабирова. — Но на самом деле… На самом деле у них тоже было, — выдыхает она.

— А как же…

— Да-да, — кивает она озадаченному Кривошапке. — Просто отношения у них возникли после того, как у сестры уже все было. Песни, концерты, популярность. Это на самом деле секрет, даже мама ничего не знала об этом ее увлечении.

— Ариза вам сама рассказала? — спрашиваю я, но Джабирова лишь усмехается.

— Я достаточно видела их вместе, чтобы заметить, как они общаются. Как изменилось их общение.

— Вы думаете, больше этого никто не замечал? — настаиваю я.

— Я сестру понимала, как никто другой. У нас часто так бывало: начинаем одновременно говорить, и говорим об одном и том же. И одинаковыми словами, представляете? Так что, — она улыбается печально и криво, — сейчас я тоже мертва.

В комнате повисает пауза, а вместе с ней тишина; даже из-за закрытой двери не доносится ни звука.

— Дробыш — он был уже после Камирова? — уточняет Кривошапка. — Или до?

— Одновременно, — говорит Джабирова. — Даже не представляю, как она собиралась выкручиваться. Она же еще с Файзулиным встречалась.

— С футболистом? — хмурится Кривошапка.

— С футболистом? — переспрашивает она. — С каким еще футболистом? С банкиром. Он — большой человек в этом… в ВТБ.

— Так, — бросает на меня растерянный взгляд Кривошапка.

— Вы не пытались поговорить с ней? — спрашиваю я. — Объяснить, что так неправильно, ну и тому подобное. Все-таки вы — старшая сестра. И потом, — добавляю я, чувствуя, что лезу не в свои дела, — вы сами говорите, что думали с сестрой одинаково.

— Это было невозможно, — качает Джабирова головой. — Мы живем в Москве только благодаря Аризе. Она не спрашивала нашего мнения, все делала, как сама считала нужным.

— Никто из вас не работает? — говорит Кривошапка.

— Почему же? Я учусь.

— Где?

Оказалось, в Высшей школе дизайна, которая почему-то называется Британской, при том, что находится в Москве. Сейчас ей двадцать, и все, на что она рассчитывала, поступая на учебу, это место дизайнера в престижном рекламном агентстве. Учебу оплачивала Плющ, она же финансировала обучение младшей сестры в платном лицее с уклоном на финансы и иностранные языки.

Самообладание старшей сестры не способно ввести меня в заблуждение. Я так и вижу, как сестры и мать упаковывают вещи в большие картонные коробки — их, разумеется, поставят в центре гостиной. Я не провидец, но будущее этой семьи для меня — открытая карта. Старшая сестра переедет на съемную квартиру в Ясенево или Мильково, мать и младшая сестренка вернутся в Дагестан, где в ближайшие годы смогут не думать о голоде и нужде. По крайней мере, пока не иссякнет финансовое наследие популярной певицы, включая доход от продажи дорогой квартиры в центре Москвы.

Кроме Джабировой-старшей и ее туманным будущим дизайнера семье не на кого рассчитывать: отец трех сестер, если верить нашей собеседнице, ушел из семьи, когда старшей сестре было четырнадцать, столько же, столько сегодня младшей, и нет никаких сведений, подтверждающих, что он до сих пор жив. Узнав об этом, я коротко гляжу на Кривошапку и могу побиться об заклад, что он ждет моего взгляда. Он так же заботливо смотрит в лицо Джабировой, ловит каждое ее слово, но его обращенный ко мне профиль — это радар, принимающий от меня сигналы и излучающие ответные символы. Расшифровка и без того понятых мной сообщений происходит уже в бусике, когда мы, зевая, мчимся прочь от жилого комплекса «Четыре солнца».

— Надо пробить этого Джабирова, — откинув голову на подголовник, говорит Кривошапка. — Как бы не террорист.

Внутренне соглашаясь с ним, я ничем не выдаю своего согласия и вообще, мало что понимаю. Не глядя на часы, я даже не в состоянии определить, есть ли еще время до начала рабочего дня или в московские офисы уже успели отойти от аромата пары чашек утреннего кофе. Помню лишь, что в двенадцать у меня обед с Райкиным — «пораньше, пока нет зноя», как объяснил он сам выбор времени, и я не нашел верных слов, чтобы напомнить ему, что в полуденная жара этим летом особо безжалостна к москвичам.