Толкин Джон Рональд Руэл
Шрифт:
Он бросился на постель и заснул почти мгновенно.
Разговор сошел на нет, и все последовали примеру Арагорна. Спали мирно и крепко, а пробудившись, увидели пробивавшийся под полог шатра солнечный свет и услышали ласковый плеск фонтана.
Спутники провели в Лориэне несколько дней, но сколько именно, никто точно сказать не мог. Большую часть времени светило солнце, и лишь иногда небо проливалось мягким, освежающим дождиком. Воздух был свеж и полон ароматов, словно стояла ранняя весна, однако порой за всем этим чувствовалось глубокое и задумчивое спокойствие зимы. Хоббиты ничего не делали, только ели, пили, спали и гуляли среди деревьев. К Владыке и Владычице их больше не приглашали, а поговорить с эльфами случая почти не выпадало: в городе галадримов мало кто знал Общее Наречие. Халдир попрощался с гостями и вернулся на северную границу, где теперь, после событий в Мории, разместили сильный сторожевой отряд. Леголас в шатре не ночевал: почти все время он проводил на деревьях среди своих сородичей, хотя каждый день навещал спутников и делился с ними новостями. Но вот что удивительно — Леголас часто приглашал с собой Гимли, и гном принимал эти приглашения с охотой.
Что же до остальных, то, собираясь вместе, они все чаще и чаще вспоминали Гэндальфа. Раны заживали, усталость утекала прочь, а боль утраты становилась все острее. Впрочем, о маге скорбели не только спутники. Нередко то с одного, то с другого мэллорна доносилась грустная эльфийская песня, в которой повторялось имя Митрандир — Серый Скиталец, как именовали Гэндальфа в Лориэне. Если рядом случался Леголас, его просили перевести, но эльф всякий раз отказывался: говорил, что от этих песен у него на глаза наворачиваются слезы.
А вот печаль Фродо, неожиданно для него самого, облеклась в робкие, неуверенные слова. Он всегда любил стихи, с удовольствием слушал вирши Бильбо, не говоря уже о прекрасных балладах эльфов Разлога, много знал наизусть, но чтобы сочинять самому — это ему и голову не приходило. Однако стихи сложились сами собой — родились в голове, когда он сидел у фонтана, и показались поначалу даже вполне сносными, хотя, прочитав свое сочинение вслух для Сэма, хоббит нашел, что прекрасные мысли рассыпались, словно пригоршня иссохших листьев.
Бывало, к нам по вечерам Он заходил на огонек, А утром, глядь, ушел опять — Куда ушел, нам невдомек. А он — на Север и на Юг, А он — на Запад и Восток, То по прямой, а то вокруг, То вверх, то вниз — в драконий лог. И с каждым, будь то эльф, иль гном, Зверь, птица, иль другая тварь, Он говорил на их родном, На языке, звучавшем встарь. Он — Трубный Глас, Разящий меч, И он — Целящая Рука, И груз не для согбенных плеч Он нес в обличье старика. Он был мудрец и весельчак, Он был гневлив, но справедлив, И мне не верится никак, Что ныне он не жив. На каменном мосту один Он в Казад-Думе принял бой, И Ужас Огненных Глубин На Дно увлек его с собой.Сэм, однако, придерживался другого мнения.
— Здорово, сударь! — восхищенно воскликнул он. — Этак вы скоро переплюнете и самого господина Бильбо.
— Не думаю, — отозвался Фродо. — Во всяком случае это лучшее, что у меня получилось.
— Так ведь здорово получилось! Только вот на вашем месте я бы добавил пару строк насчет его славных огненных потех. Ну, вроде того…
Любил он гром и блеск шутих Зеленых, желтых, голубых И тех, что ливнем с высоты, Как золотистые цветы.— Вот ты и добавил. А закончит, может быть, сам Бильбо. Но хватит об этом: только подумаю, каково будет старику узнать о гибели Гэндальфа, сердце кровью обливается.
Как-то вечером Фродо и Сэм прогуливались в прохладных сумерках. Уже некоторое время Фродо ощущал неясную тревогу, он каким-то образом чувствовал, что час расставания с Лориэном недалек.
— Ну, что ты теперь думаешь об эльфах, Сэм? — поинтересовался Фродо. — Я тебя уже спрашивал — кажется, это было сто лет назад, — но ведь с тех поры ты повидал их немало и узнал получше.
— Это точно, сударь, — отозвался Сэм. — Но что мне сказать: эльф, он, знамо дело, и есть эльф, разве с кем его спутаешь. А приглядишься — они все разные. Одни вот бродяжат почище нашего Арагорна, за Море их куда-то несет… А взять тутошних, так они, по моему разумению, привязаны к своему лесу больше, чем мы к Хоббитании. То ли они землю здешнюю под себя подладили, то ли она их — даже и не поймешь. Тут вроде как ничего и не происходит, да никто и не хочет, чтобы происходило. Может, во всем этом какое-то волшебство, но оно так глубоко упрятано, что и не потрогаешь, ежели вы меня понимаете.
— Ну уж волшебство-то здесь ощущается на каждом шагу, — возразил Фродо.
— Ощущается, сударь, спору нет… а вот где оно? Не поймешь. То ли дело бедный старина Гэндальф — как устроит тарарам, так сразу видно, что настоящий маг. Жаль, не довелось нам снова повидать ни Владыку, ни, особливо, Владычицу. Уж она-то наверняка могла бы показать что-нибудь этакое. Уж больно мне, сударь, хочется посмотреть на настоящую эльфийскую ворожбу.
— А с меня довольно того, что я ее чувствую, — отозвался Фродо. — Да и Гэндальф был мне мил безо всякого «тарарама». Чего мне не хватает, так это его кустистых бровей да ворчливого голоса.