Был, друзья, не легок и не скор.

Шли мы дни и ночи, было трудно очень,

Но баранку не бросал шофер.

Может быть, отдельным штатским людям

Эта песня малость невдомек.

Мы ж не позабудем, где мы жить ни будем,

Фронтовых изъезженных дорог.

Эх, путь-дорожка фронтовая!

Не страшна нам бомбежка любая,

Помирать нам рановато –

Есть у нас еще дома дела.

(Б. Ласкина)

– А сейчас товарищи, представьте, что прошло двадцать… ну может даже тридцать лет. Мы, конечно, победили, и вот какую песню МОГУТ написать наши потомки… – после того как песня стихла, послышался немного плавающий, слегка запинающиеся голос Суворова.

– О чем это он? – повернулся к комиссару Симанович.

– Ой, сейчас что-то будет… – что-то предчувствуя, пробормотал резко вспотевший Мерецков.

Адъютант Мехлиса с силой бил Льва Захаровича, судорожно кашлявшего, по спине.

Комиссар, с удовольствием слушал своего подопечного, посмеиваясь, который довольно неплохо выступал по местному радио, пока в конце передачи не произнес странные слова. К сожалению Лев Захарович в это время пил крепкий грузинский чай, так что не удивительно что он подавился.

– …прибаф-фь… – прохрипел он.

Адъютант подошел к большому ящику радио и прибавил громкости. Кабинет наполнила музыка и ПЕСНЯ.

…От героев былых времен,

Не осталось порой имен.

Те, кто приняли смертный бой

Стали просто землей, травой.

Только грозная доблесть их,

Поселилась в сердцах живых.

Этот вечный огонь.

Нам завещанный одним

Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов,

Целый свет помнит их в лицо.

Вот застыл батальон в строю,

Снова старых друзей узнаю.

Хоть им нет двадцати пяти

Трудный путь им пришлось пройти.

Это те, кто в штыки

Поднимался как один,

Те, кто брал Берлин.

Нет в России семьи такой,

Где б не памятен был свой герой.

И глаза молодых ребят,

С фотографий увядших глядят.

Этот взгляд, словно высший суд,

Для парней, что сейчас растут.

И мальчишкам нельзя,

Ни солгать, ни обмануть,

Ни с пути свернуть.

(Евгений Агранович)

– Товарищ капитан, просыпайтесь, уже восемь утра, – тряс меня кто-то за плечо.

С трудом разлепив глаза, я увидел над собой склонившегося ведомого.

– Славка, долетел значит?

– Долетел, товарищ капитан.

– Хорошо. Что вчера было? А то я смутно помню.

– О-о-о, вы вчера по радио выступали, все под таким впечатлением. Спрашивают, когда вы еще про фон Штирлица?..

– Штирлиц?! Радио? Какое еще на фиг радио?! – перебив, с недоумением переспросил я.

Лаврентий Павлович Берия стоял у окна и наблюдал, как два водителя копаются во внутренностях его машины. Трехлетний «Паккард» на котором в последнее время ездил всесильный нарком, пару дней назад стал дергаться в тот момент, когда трогался с места и сейчас водитель позвав на помощь коллегу, ковырялся в движке.

– Совершенно ничего не помнит? – поинтересовался нарком отворачиваясь от окна.

– По крайней мере, не симулирует точно. В течение получаса он смог вспомнить только то, что: «там вроде обои зелененькие были». В принципе не ошибся, в студии стены окрашены в зеленый цвет, – ответил стоявший на вытяжку капитан госбезопасности Никифоров.