— Я надела платье, которое ты мне подарил.

Граф медленно оторвал взор от ее лица и посмотрел на платье.

— Оно тебе очень идет, в моих мечтах я всегда видел тебя в таких элегантных, воздушных платьях.

— Вот там, в ночных грезах, мы и встретимся, — ласково промолвила Мариота. — Я буду мечтать о тебе, а ты обо мне. И возможно, мы почувствуем, что снова нашли друг друга.

Граф потерял самообладание и вспылил:

— Я не желаю жить пустыми мечтами. Я хочу держать тебя в объятьях, ощущать твое юное, хрупкое тело, говорить с тобой, слушать твой мелодичный голос, когда ты признаешься мне в любви.

— Я люблю тебя, — повторила Мариота. — Благодаря этой любви я узнала, что в мире все-таки есть счастье.

— Лишь когда мы вместе, — возразил граф. — Без тебя я беспомощен и не знаю, что мне делать.

Он собрался с силами и гордо заявил:

— Черт побери! Почему мы, как последние идиоты, должны распять себя на кресте чести? Мариота, давай убежим за границу. Конечно, скандал неминуем, и события последних дней будут обсуждать на все лады, но когда-нибудь страсти утихнут, и о нас забудут.

Граф протянул ей руку. Мариота уже была готова сделать решающий шаг и согласиться.

Как это прекрасно — сопровождать его в странствиях по свету, пусть даже им суждена участь изгнанников.

— Кто вспомнит о том, что случилось год назад? — спросил граф. — Элизабет молода, хороша собой. У нее множество поклонников, желающих на ней жениться, и она любит меня не больше, чем я ее.

Поедем со мной, Мариота, дорогая, — продолжил он, убеждая скорее самого себя. — Мы будем счастливы вдали от этого несправедливого мира. Ничто не сможет нам помешать.

Мариота ответила не сразу:

— Ты знаешь, как я хочу быть с тобой, ты знаешь, как я тебя люблю. Вчера ночью ты не пришел ко мне в спальню, но я и не сомневаюсь в тебе.

Она перевела дыхание:

— Ты знатен, богат, ты вызываешь восхищение. У тебя огромная сила воли. Ты способен повелевать. Ради тебя можно пойти на все, даже на преступление.

Вздохнув, она добавила:

— Ты можешь распоряжаться чужими судьбами и нести ответственность. И дело вовсе не в том, что у тебя громкий титул. Прежде всего, ты благородный человек… которого я люблю.

Мариота не задумывалась, как прозвучат ее слова. Они шли от самого сердца, и она чувствовала, что говорит правду, которую никто не в силах опровергнуть.

Граф спокойно выслушал ее и сказал:

— Если ты этого хочешь, моя дорогая, и не раскаешься в собственном выборе, то я согласен безропотно принять любое твое решение и стерпеть все превратности судьбы.

Она уловила в его голосе грустную, даже скорее покорную нотку и поняла, что доверяет ему еще больше, чем минуту назад, когда он с таким пылом умолял ее бежать. И ей хотелось лишь одного — навсегда остаться в его объятьях.

Подойдя к двери, граф позвал Джекоба:

— Распорядитесь, чтобы мне немедленно подали фаэтон.

— Слушаюсь, милорд.

До Мариоты донеслись удаляющиеся шаги старого слуги. Граф, вернувшись в гостиную, подошел к девушке, обнял ее за плечи и подвел к окну.

Мариота неожиданно почувствовала страшную усталость, словно она боролась с порывами ураганного ветра, и положила голову на плечо любимого.

Они молча смотрели на запущенный сад, заросший кустарником, озеро, в котором отражалось бледно-голубое небо, похожее на цвет ее платья.

Граф обнял ее и прижал к себе. Мариота вновь почувствовала, что они стали единой плотью и их сердца бьются в унисон.

Она знала, что в душе графа происходит то же, что и в ее.

— Ты будешь за меня молиться? — спросил он.

— Ты же знаешь, что буду.

— Мне нужны твои молитвы. Без них я не смогу жить. Обещаю тебе, я всегда буду говорить себе: «Этого хотела от меня Мариота». Или: «Она бы это одобрила».

— Ты никогда и ни в чем не ошибаешься, — прошептала Мариота.

— Я ошибся в одном и самом главном, — с горечью отозвался он.

Услышав шаги в холле, они направились к двери.

Старый Джекоб, с трудом передвигая ноги, двинулся им навстречу.

— Я был на конюшне, милорд, — доложил он графу. — Но там нет вашего фаэтона, а еще грум попросил меня передать это письмо мисс Мариоте.

Она растерялась и с ужасом поняла, что ее брат неисправим. Судя по всему, он, позаимствовав фаэтон, отправился на прогулку и, как водится, забыл о времени.