– - Когда ты успела? Я бросил тебе записку ночью...

"Моё удивление можно принять за бестактность, как будто съехидничал". Я засмущался.

– - Я сплю очень чутко. А дверь в парадном с пружиной, гремит.

"Ну вот, разбудил её в три часа ночи...". Смущаюсь до ужаса.

Доктор спокойно продолжила трапезу. Я же "осилил" лишь чашечку чая: в присутствии Иры я очень боюсь показаться неловким. Поэтому я, испросив разрешенья помочь ей, достал из хранилища Ирин мольберт, и, сверившись с начатым ею рисунком, отнёс мольберт к "Малой Поляне", где в сильном волнении ("вдруг я отнёс не туда!"), я и дождался любимого доктора.

Вот и Ирина. На ней и подругах - изящные длинные платья, изящность которых я только заметил. С подружек слетела их взрослая чопорность: тут мы могли быть самими собой. От души наскакавшись в резиночку, дамы расселись, и доктор, как будто учитель, у них на виду начала рисовать. Как всегда, исключительно "в карандаше".

Она признаёт лишь "простой" карандаш, но в зажимах её "готовальни художника" - все нормы твёрдости, "М", "Т" и "ТМ", самых различных видов заточки: и как иголочка, и как отвёрточка, и полусферой...

Уверенно, чётко ложатся штрихи: невесомым касанием, плотным нажимом, твёрдой чертёжной "иглой" или мягонькой "сферою" - чисто и набело, твёрдой рукой.

А во Внешнем давно так никто не рисует. Я был в "Третьяковке", я видел холсты "передвижников": в эти пейзажи хотелось войти! А потом побывал я на Крымском Валу, посмотрел на картины двадцатого века: от этой мазни я сбежал, как из "Кащенко"!

Доктор не только рисует как классики - те, настоящие, из "Третьяковки". Доктор с мольбертом - сама как сюжет "передвижника": в "викторианском" платье она - это просто Алиса из Льюиса Кэрролла. Доктор настолько естественна, что о двадцатом столетии вмиг забываешь!

Одна из подруг поднялась и приблизилась к доктору. Что-то сказала.

– - Товарищи "лувриане", пора собираться!
– прервавшись, ответила та.

И спокойно но быстро, как докторский свой инструмент, за секунды сложила она "готовальню". Я мигом отнёс на храненье мольберт, и внезапно подумал: "желает ли доктор, чтоб я ей составил компанию"? Специально искать Ирэн, а тем более навязывать ей своё общество я не хочу (если честно - не смею).

– - Витёк, ты там долго?
– Ирина едва ли не силой рванула меня из "кафешки".

Гуляющий люд уже был на перроне. "Так быстро?!" Свисток паровоза вдали не оставил сомнения: время. Вот уж действительно правда: счастливые часов не наблюдают! Ибо часы для них быстро кончаются. Рядом с Ирэн мне не хватит и вечности.

К нам подошёл Анатольич и роздал билеты в купейный вагон. Я ему просто завидую: он, Анатольич, пока мы с Ириной "считали ворон", приобрёл нам билеты! Он всегда думает о других - а такой человек без друзей не останется!

Поезд подъехал. Замедлился. Свистнул. Прошёл паровоз, не спеша покатились вагоны, и пар, пролетев под перроном, поднялся, и как бы отрезал, прикрыл от "пленэра", замкнул пассажиров и поезд в отдельный мирок...

... на мгновение. Пара секунд - мир един и огромен! И лишь впереди, будто отблеск иллюзии, облачко пара ласкает металл паровоза.

Лязгнули сцепки. Вагоны слегка раскатились и замерли; лёгкий скрип тяг, и колодки прижаты. С сухим металлическим звоном отброшены цепи: проход на площадки вагонов открыт. Я снова любуюсь вагонами. Каждый вагон будто манит: ажурно литая подножка, распахнута дверь в коридор...

Проводник уже спрыгнул. Он взял у Ирэн саквояж, и, пока мы входили, запер поклажу в почтовый вагон. Вернее... а, впрочем, почтовый: вагон сей имеет два отделения, для почты и для багажа. Дверца последнего рядом с купейным вагоном.

Купе в два роскошных двухместных диванчика манит уютом: окно занавешено тюлем, подвязанным "домиком", столик накрыт кружевною салфеткою... Первая села Ирина, напротив мой "босс" Анатольич, а я... я не дерзнул находиться к ней близко, поэтому сел на диван к Анатольичу.

Поезд чуть дёрнулся и побежал. И "шаги" паровоза, живая неровная тяга, и стук одноосных тележек, и лампа на столике - всё придавало поездке немыслимый шарм, невозможный в вагонах из "Внешнего". Доктор сказала:

– - Приедем, и я позвоню: отправляю, мол, вашего больного "на бюллетень". Осталось решить, во сколько оформим обращение.

– - Полагаю, в девять тридцать - девять сорок пять, - подумав, ответил мой "шеф", - Наблюдатели так и запишут. Механику скажешь?

– - Скажу, - кивнул я, - А может, он тоже тебе позвонит? Так сказать, продублировать: вдруг они Ирин звонок проморгают?

Ирина хихикнула:

– - Внешние, думаю, слушают всё. А уж меня - круглосуточно: их доктора отвечают за каждое наше "апчхи", а я в их глазах определённо не доктор. Они проверяют истории болезни, которые пишем мы: в начале каждого Захода я нахожу на полях их подсказки. Для этих подсказок мы, Алексей Александрович, Маша и я, и ведём записи.