— Ах ты, сукина дочь! — орал чернобородый. — Сколько раз тебе говорил, сиди дома! А ты чуть что — мигом норовишь улизнуть!.. И куда пошла! Где столько русских мужчин… Ну, на этот раз не жди от меня пощады!.. Проучу так, что и за порог выйти побоишься!

Босые ноги женщины вязли в теплом мягком песке. Ей трудно было бежать.

В нескольких шагах, от Бондарчука и Романова бородач настиг свою жертву, поймал конец чадры женщины и рванул к себе.

Легкое покрывало, словно парус, взметнулось в воздух и осталось у него в руках. Женщина жалобно вскрикнула, опустилась на песок и, закрыв лицо руками, заплакала.

Бородач занес над ней палку. Однако Виктор бросился вперед и успел схватить чернобородого за руку.

Палка упала на песок.

— Ты что делаешь? Не смей! — Он крепко сжимал руку мужчины.

Тот, выпучив глаза, злобно смотрел на солдата. Борода у мужчины тряслась. Прерывающимся от злости голосом он проговорил на ломаном русском языке:

— Пусти, урус!.. Это мой законный жена… Убежал из дом… Пусти рука!..

Солдат разжал пальцы.

Бородач метнул на Виктора еще один свирепый взгляд и, яростно брызжа слюной, нагнулся над рыдающей женой.

— Вставай, сукина дочь! — схватил он ее за руку и сильно дернул. — Хотела показать русским свою морду?! Да? Ах ты, тварь эдакая! Добилась-таки своего!.. Таких, как ты, надо держать под замком. Чтобы никто не видел твоего лица!..

Женщина подняла голову.

Бондарчук увидел большие, черные, по-детски невинные глаза, смотревшие на всех пугливо и настороженно. У женщины были нежные, бархатистые щеки и красивый пухлый рот. От лица, залитого слезами, веяло молодостью и свежестью.

Виктор так и застыл, пораженный красотой этой юной южанки, О таких красавицах он только читал в восточных сказках, будучи еще мальчишкой: "Глаза — звезды, брови — стрелы, губы — лепестки роз…"

Несколько секунд солдат смотрел на молодую женщину как зачарованный. Затем нагнулся, поднял с песка чадру, накинул ей на голову.

Пестрое покрывало, как крыло большой птицы, опустилось на лицо женщины, спрятав от него навсегда прекрасные печальные глаза. Но на какую-то долю секунды их взгляды встретились, и он прочел в них мольбу и страдание.

Чернобородый опять рванул жену за руку, заставил подняться и потащил за собой.

— Ах ты, бесстыдница! — бранился он. — Показала все-таки русским свое лицо! Ну, погоди же! Ты за все мне теперь ответишь!

Из толпы женщин, которые минуту назад с криками и причитаниями бежали за чернобородым, а сейчас робко стояли в стороне, не смея приблизиться, выступила вперед маленькая старушка и тоненьким голоском пропищала:

— Умоляю тебя, Гаджи Хейри, пощади бедняжку! Она ни в чем не виновата!.. Это мы привели ее к реке!..

Чернобородый что-то проворчал в ответ и ускорил шаг.

Снова послышался грубый окрик фельдфебеля, обращенный к солдатам;

— Слушай мою команду! Подтянись!..

Бондарчук и Романов побежали к своему взводу.

Солдаты двинулись в казармы.

На повороте дороги Виктор оглянулся, но той, которую он хотел увидеть, на берегу уже не было.

Когда Григорий Романов переступил порог духана, у него запершило в горле: так здесь было накурено. Сизый табачный дым словно туман окутывал столики, густым облаком свисал с потолка.

Отовсюду неслись пьяные крики. Гул стоял такой, что у солдата с непривычки закружилась голова.

Первое, что Григорию удалось разглядеть, — была буфетная стойка, за которой восседала грузная духанщица.

Посетители были уже порядком навеселе, и на него никто не обратил внимания.

Лавируя между столиками, Григорий пересек зал и попал в небольшую комнату, которая широкой аркой соединялась с еще одной, такой же маленькой.

Тут почти никого не было. Сидела только в углу небольшая компания. Григорий пригляделся, но сына портного в этой компании не увидел.

Он сел за столик справа от двери.

Гул, доносящийся из большого зала, не давал возможности услышать, о чем говорили сидящие в углу.

Григорий достал кисет, скрутил цигарку и еще раз пригляделся к своим соседям: да, он не ошибся, ни один из них не походил на того паренька, который приходил с портным Усубом к берегу Талачая.

"Придется подождать…" — подумал Григорий.

В комнату вошла Роза в красном ситцевом платье, поверх которого был надет белый передник не первой свежести.