— Разбойники! Я знаю — вы поклялись сжить меня со света! Мало того, что рабочих с толку сбиваете, — теперь за окна принялись. Душегубы! Что вам надо от меня?..

Гаджи Хейри потряс кулаками.

К нему подошел толстый мясник, который первым прибежал из своей лавки, заслышав звон стекла, и был свидетелем того, что здесь произошло.

— Напрасно ты кричишь на них, Гаджи! — басом сказал он. — Если бы не эти ребята, от твоей фабрики остались бы одни развалины. Я своими глазами видел, как вот этот парень, сын Араза, грудью своей защищал твое добро. А ведь один из этих камней мог бы достаться и ему! Он — настоящий мужчина, молодец!

Гаджи Хейри, услыхав слова мясника, недоуменно захлопал глазами. Как поверить тому, что эти два отъявленных бунтаря, Бахрам и Аршак, защищали его добро? Разве не они — злейшие его враги? Ведь ему только что передали, что вот этот самый Бахрам полчаса назад поносил его на кладбище. Отчего это они вдруг принялись оборонять от погромщиков его фабрику? Не иначе как для отвода глаз!

Гаджи Хейри обернулся к мяснику.

— Ты принимаешь все это за чистую монету?! Они же ненавидят меня! Что им мое добро?! Сами небось и подбили парией на погром?! Я вижу их насквозь, этих негодяев!

Собравшаяся к этому времени у фабрики толпа стала возмущаться. Кто-то насмешливо крикнул:

— Вот предел людской неблагодарности! Оказывается, во всем виноват Бахрам, сын Араза… Не нужно было ему останавливать парней. Лучше бы он позволил им разнести всю фабрику! Тогда бы Гаджи, наверное, успокоился.

Бахрам тронул друга за плечо.

— Пошли.

— Да, здесь нам делать нечего, — ответил Аршак.

Но Гаджи Хейри преградил им дорогу.

— Скажите хоть, кто устроил погром? Кто мне возместит убытки?

Бахрам пожал плечами и, проходя мимо Гаджи Хейри, спокойно сказал:

— Какие-то парни кидали в окна. Я их не знаю. А тебе, Гаджи, придется раскошелиться — помочь детям Насира! Не сделаешь — рабочие не выйдут на работу. Тебе же будет хуже!

Бахрам и Аршак ушли.

Гаджи Хейри обернулся к толстому мяснику и, хлопнув себя руками по бедрам, воскликнул:

— Я же говорил! Все это они сами подстроили. Ты слышал, как он меня запугивал? Говорит, на работу не выйдут!.. Плевать! Я найду других рабочих. Теперь мне все ясно: эти двое подбили парней разгромить мою фабрику. — Гаджи Хейри простер руки к собравшимся. — Мне нужны свидетели! Неужели никто не видел, как все произошло? Городовых здесь не было?

Кто-то из толпы сказал:

— Что городовым тут делать? Гуляют себе по церковной площади, там спокойнее…

Гаджи Хейри злобно выругался. Переваливаясь с боку на бок, он подошел к фабрике, заглянул в окно. Кирпичный пол был весь усеян осколками стекол, под столами для резки табака валялось несколько булыжников. Большая керосиновая лампа под потолком была разбита. Гаджи бросил взгляд на прессовальные станки. Им тоже досталось.

Прикинув, что ущерб, причиненный погромщиками, все же невелик, Гаджи Хейри несколько успокоился. Однако он поклялся отомстить этому дерзкому Бахраму: "Не быть мне сыном своего отца, если он не заплатит мне сполна за все потери!"

Хозяин фабрики без промедления направился в полицейский участок. Пристав Кукиев был у себя. Выслушав рассказ Гаджи Хейри, он насупил брови, прикусил ус. Ему не терпелось сорвать на ком-нибудь зло за неудачу, которая постигла урядника Алибека, за то, что Гачагу Мухаммеду снова удалось уйти.

Пристав Кукиев стукнул кулаком по столу. Надо проучить этого дерзкого кузнеца! Он вызвал одного из городовых и велел ему отправиться на табачную фабрику, чтобы составить протокол.

Однако полицейский документ пошел Бахраму на пользу. Свидетели, поставившие свои подписи под протоколом, все, как один, утверждали, что, если бы не Бахрам, сын Араза, молодые парни не оставили бы камня на камне от табачной фабрики Гаджи Хейри.

Пристав, прочитав этот акт, только глубоко вздохнул.

Июнь принес небывалую жару. Дождей давно не было. Земля ссохлась и превратилась в камень. Листва на деревьях покрылась тонким слоем пыли. С утра до вечера на небе ни единого облачка. А ведь всего неделю назад они мчались по голубому небесному полю нескончаемым стадом белошерстных овец, гонимых пастухом-ветром. Город сделался истинным царством пыли. Едва по улице проезжал фаэтон, как весь квартал окутывался серовато-желтой пеленой.

После полудня на город со стороны равнины, расстилавшейся перед крепостью, стала надвигаться огромная туча пыли, — это взвод солдат возвращался с учения. Один из солдат затянул высоким голосом песню, которую тут же подхватили десятки голосов.

Когда взвод проходил мимо женской школы, в одном из открытых окон появились головы девочек.

Был конец учебного года, поэтому учительница Лалезар-ханум не стала возвращать девочек на места. Она сама подошла к окну и стала смотреть на шагающих солдат. Лица их были черны от загара, потные рубахи прилипли к спинам. Проходя мимо, солдаты кидали на окна школы быстрые взгляды. Один из солдат, взглянув на окно, у которого стояла Лалезар-ханум, так и не смог отвести от нее глаз. Солдат пошел тише и, сам того не замечая, отстал от товарищей. Конечно, это было грубым нарушением воинской дисциплины, и, видимо, что-то очень важное заставило солдата покинуть строй. Наконец взвод свернул за угол. Солдат же продолжал стоять и, будто завороженный, смотрел на Лалезар-ханум. Странное поведение солдата рассмешило девочек. Они принялись подшучивать над ним.