Пушкин чувствует себя все более независимым. Слава его растет. 10 марта того же года вышел из печати его «Бахчисарайский фонтан», принесший автору значительный гонорар в три тысячи рублей; в мае Пушкин получил предложение переиздать «Кавказский пленник», с гонораром в две тысячи рублей. К поэту пришла известность, пришла экономическая независимость.

И бешеной эпиграммой Пушкин по обыкновению своему стреляет, бьет в Воронцова:

Эта эпиграмма, несомненно, дошла до наместника его величества: стихи Пушкина попадали в цель и повыше — и в Аракчеева, и в самого императора Александра. Идет май — чудесный май 1824 года. Графиня Воронцова вернулась в Одессу в апреле, а уедет в июне в Крым… Один только месяц… Счастливый месяц май!

Но здесь уже следует прямой удар! Воронцов отсылает Пушкина из Одессы в командировку — появилась-де саранча, нужно-де объехать уезды — Елизаветградский, Херсонский, Александрийский. Не была ли эта саранча просто предлогом для удаления слишком решительного поэта из Одессы?

Вполне можно думать так. Характерно, что правитель канцелярии наместника, добрый и умный А. И. Казначеев, уговаривал своего патрона не делать этого — во избежание скандала. Видимо, скандал назревал неотвратимо, кое-где мелькали уже улыбки.

Когда после Казначеева и Вигель стал убеждать наместника не оскорблять Пушкина такой командировкой, у всегда непроницаемого Воронцова задрожали губы, он побледнел и смог выговорить только:

— Любезный Филипп Филиппович! Если вы хотите, чтобы мы остались в прежних отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце!

Пушкин, быстро вернувшись из командировки, немедленно же подал 18 июня прошение об отставке, как формально состоящий на государственной службе.

В ответ Петербург указал:

«Пушкину выехать под административный надзор в Псковскую губернию, где и жить ему в родовом имении матери, в сельце Михайловском…»

Такова внешняя сторона событий тех дней. Что касается стороны интимной и творческой, вот она — разлуку с Воронцовой Пушкин переживал молча и тяжело, вздохи его доселе слышны в его стихах..

Могущественный вельможа, наместник царя, «изувеченный в сраженьях» генерал, граф одолел поэта в борьбе за женщину… Поражение жгло самолюбие поэта, он не мог забыть о нем. Он жаждал победы. Весь свет знал, что Воронцов выслал поэта из Одессы. За что? Следовали молчаливые улыбки. Позднее поэт напишет — уже в Михайловском — стихи «Желание славы».

Но ведь эту славу Пушкин уже имел тогда, она свидетельствовала на всю Россию, хотя и прикровенно, что «ссылошный» молодой поэт победил в схватке за женщину великого вельможу, героя Бородина, наместника его величества, что суровое молниеносное решение об отсылке поэта в глухую деревню его родителей было лишь обычным способом заставить замолчать резвые языки.

Языки замолчали, а шепоты стали звончей.

И может быть, эти стихи «Желание славы» были как бы первой наметкой к величественному «Памятнику» поэта.

Инвалид спросонья перекрестился на разгоревшуюся зарю, крикнул:

— Подвысь!

Полосатый шлагбаум поднялся, воткнулся в пламенеющее небо, ямщик тронул: коляска выехала за Московскую заставу. Замелькали еврейские и украинские лачуги пригорода, хатки, огороды, шинки, разноплеменные люди, ранние разносчики снеди с макитрами, корзинами, с вязками бубликов на шее, сбитенщики с самоварами, мелькнула кем-то поставленная часовня. И скоро ровная, как стол, степь, побуревшая, июльская, распахнулась до горизонта, где лениво крутились в ряд три ветряка.

Никита подпрыгивал на высоких козлах, то и дело оборачиваясь и озабоченно поглядывая на привязанные позади дорожной коляски чемоданы:

— Известно, какой тут народ. Одно слова — Одесса! — ворчал он.

Пушкин забился в угол коляски, нахлобучил на глаза белую свою шляпу, казалось, дремал. Звон колокольца под дугой тройки, запах влажной земли, конского пота, жухлой травы, гари от костра, оставленного при дороге путником, дробный стук копыт и уносящиеся назад кусты чернобыльника — всё сливалось в одно длинное уютное слово: