Ему почудился тревожный шорох. Распахнув плащ, он высунулся из-под него. Прохладный воздух приятно окатил взопревшее лицо. И тотчас в гортани на уровне ключиц тонко кольнуло, и множество таких укусов побежало вверх — к небу и языку.

Да что ж ото такое?

Он в третий раз набросил сверху плащ, прокашлялся. Подумал: тоже — охранник, спрятал голову, как страус… В последнее время он стал привыкать к нормальному человеческому состоянию. Со дня поселения в милицейской «келье» он только дважды, и то в первые ночи, испытывал приступы кашля и удушья. Они были немного не такие, как всегда… Он это понял потом. А сначала просто неблагодарно обрадовался случаю.

Позже к нему несколько раз подкрадывалась знакомая тошнота, сбивалось дыхание, но это скорее походило на приступ малокровия, нежели на астму.

И вот она вернулась с каким-то новым оттенком.

«Но разве не так было под Харьковом? Будто кипятком… Крупным наждаком по больному пересохшему горлу… Там это, помнится, был дым…»

Долго сидел он, боясь пошевелиться, чтоб не разбудить притихший кашель. Одиночество никогда особенно не угнетало его, и он предавался самым неожиданным мыслям и воспоминаниям.

Ночь перевалила за половину, пошла на убыль. Похолодало. Задранный на голову плащ не прикрывал ног. Брюсов взглянул одним глазком на небо и увидел плотную ровную синеву. Такую синеву он видел, когда дежурил близ кладбища. Примерно за два часа до рассвета небо над головой, оставаясь темным, вдруг начало излучать из своих глубин невидимый свет. Странное, необычное было это состояние в природе.

По договоренности надо было будить Пирогова.

«Но если он отправит меня домой, у него не останется никаких шансов отдохнуть в ближайшее время, — рассудил Брюсов, радуясь своей находчивости. — Пусть же он хоть выспится».

Корней Павлович сам проснулся, сбросил одеяло. Уже было почти светло.

— Что же вы? — спросил с укоризною.

— Не мешайте эксперименту, — отозвался Геннадий Львович, водя носом вдоль по долине, лежащей у подножия их «горки». — Вы можете мне объяснить — не царапает совсем!

— Вы о чем?

— Так ведь нет кашля! Вчера вечером и ночью какие-то запахи раздражали горло. А теперь — нет… Я думаю, не был ли это дым.

— Дым?

— Да. У меня аллергия на дым. На дым от травы… Так бывало много раз… И под Харьковом… Особенно под Харьковом. Я вам рассказывал.

— Погодите, Геннадий Львович. Погодите! Старики, помнится, говорили что-то… Да, долина перед Пурчеклой сырая… И в ней полно гнуса, мошки. Большаков тоже упоминал об этом.

— Может, и говорил, да я не придал значения.

— И ребята говорили: мошка в нос, в рот лезет… Чем защититься от нее? Да дымом же!.. И именно таким, когда огня не видать, а густой дым. Полынь, лебеду, еще что-то в дымокур кладут.

— Но за всю ночь я не почувствовал здесь мошки.

— Она на горе не водится. Гору обдувают ветры, солнце сушит. А внизу все условия… Геннадий Львович, если наша фантазия подтвердится, ваша аллергия будет достойна медали.

Посинело, поголубело небо. Брызнуло из-за гор солнце, горячее, веселое, беззаботное, пробежало янтарным светом по вершинам, склонам, стекло к подошвам, озарило буйную зелень по долине.

Пирогов вышел из кустов, глянул вниз и сразу увидел в горе напротив черную щель, похожую на рот, под густыми кустарниковыми усами, белую крутящуюся речку, падающую из нее и убегающую в узкий горный распадок.

Пурчекла!

Справа от истока через голый каменный надолб, выступающий из буйной зелени склона Пурчеклы, едва угадывалась белесая, будто вытоптанная площадка, а выше се, бочком к Пирогову, темнел сводчатый вход под землю.

Возможно ли, чтоб так неожиданно и просто они оказались у места, которое должно было сниться Корнею каждую ночь, если бы он спал со снами.

Пирогов попятился за кусты, заслонился зеленой веткой, чтоб не маячить. Позвал негромко:

— Геннадий Львович. Посмотрите туда.

Брюсов посмотрел. Вытянул лицо, показывая свое удивление. Подтвердил: если Большаков не забыл все, ничего не путает, то так должна выглядеть Пурчекла, вход в храм — предположительное место обитания Васьки Князя и нынешних бандитов.

— Обратите внимание на полянку против пещеры, — попросил Пирогов.

— Вы сомневаетесь, вытоптана ли она?

— А вы считаете именно так?

— Я это вижу, а не считаю. У меня хорошее зрение, если позволите… Пещера обитаема.

Пирогов и сам это видел, но боялся верить глазам своим.

Дальше вправо между редкими невысокими кустиками паслась небольшая отара овец. Корней Павлович насчитал их двадцать семь. Это было на восемь голов больше, чем называлось в заявлениях, но Пирогов допускал, что сельсоветы не учли все потери. Да и колхозы не хватились еще.