Теперь все было в порядке. Он это знал. И почти всем своим существом ликовал.

14.00

Звуки какой-то мыльной оперы просачивались сквозь гипсокартонные стены дешевенького номера мотеля. На экране в ее комнате хорошенькая юная девушка-джокер с ярко-голубой кожей по подсказкам ведущего пыталась угадать пароль. Закутавшись в дешевый жесткий халат, купленный ее таинственным благодетелем по скидке в отделе хозтоваров, Сара сидела на кровати и всматривалась в картинку так, словно это было важно.

Она все еще пыталась собрать воедино те осколки стекла, которые срочные новости оставили у нее в желудке. У супруги сенатора Хартманна произошел выкидыш в результате трагического падения… Сенатор мужественно боролся с горем, сражаясь за политическое выживание в зале съезда. Проявляя именно то упорство, которое Америке необходимо взять с собой в девяностые годы, подразумевал тон комментатора. А может, это просто у Сары в ушах шумела кровь.

Ублюдок. Чудовище. Он пожертвовал женой и неродившимся ребенком, спасая свою политическую шкуру.

Лицо Эллен Хартманн выбилось из-под покрова, который она набросила на свои воспоминания о кругосветном турне. Бледная отважная улыбка, понимающая, терпеливая… бесконечно трагичная.

И вот теперь она лежит, исковерканная и умирающая, потеряв ребенка, о котором так мечтала.

Сара никогда не была ярой феминисткой, которым свойственно рассматривать все отношения между людьми с точки зрения огромных коллективов, политизированной метафоры, когда каждый мужчина – это МУЖЧИНА, а женщина – ЖЕНЩИНА.

Однако происшедшее глубоко ее задело, оскорбило какие-то глубинные чувства. Вызвало прилив гнева: за себя, за Эллен, за все жертвы Хартманна – да, конечно, но в особенности за женщин.

За Андреа.

Мужчина, поспешно утащивший ее прошлой ночью из отеля, когда полицейские машины с мигалками и сиренами уже съезжались к месту недавнего сражения, в разговоре, продлившемся до самого утра, предложил ей одну вещь. Перед тем как он ушел по каким-то своим делам (даже журналистское любопытство не заставило ее по-настоящему заинтересоваться, по каким именно), она обещала подумать. Наверное, такое предложение было вполне естественным для советского шпиона, каковым он сам представился. Однако выросшую в глубинке и пересаженную в неврастенический сад нью-йоркской интеллигенции Сару оно шокировало, несмотря на то что она гордо считала себя закалившейся на улицах и в каморках Джокертауна.

И все же, все же… Грега Хартманна надо остановить. Грега Хартманна надо заставить расплатиться.

Однако Саре Моргенштерн не хотелось умирать. Не хотелось спешно уходить за Анди в ту тьму, которую она не могла считать благой. А именно это скрывалось за предложением Джорджа Стила – без особой таинственности, хоть и открыто не сформулированное.

«Но какие у меня шансы, когда за мной охотится это… это создание? Хохочущий искореженный парнишка в коже, который мурлычет себе под нос и проходит сквозь стены?..» Она не сможет прятаться вечно! И когда он ее найдет…

Она тряхнула головой, хлестнув кончиками волос по щекам, ослепленная неожиданными слезами.

На экране голубая девица отхватила Главный приз. Сара надеялась, что он принесет ей счастье.

15.00

– Прекрати!

Непрерывное сердитое перелистывание журнальных страниц прервалось.

– Почему? – вызывающе осведомился Блез.

Тах взял себя в руки, налил себе еще бренди.

– Я пытаюсь думать, а это меня сильно раздражает.

– Когда ты не в духе, то всегда начинаешь придираться.

– Блез, я тебя прошу!

Зажав трубку плечом, Тах позвонил Саре в номер. Далекие гудки безнадежно повторялись снова и снова.

Тах побарабанил пальцами по столу, нажал кнопку отбоя и позвонил администратору. Журнал Блеза испуганной птицей пролетел через комнату.

– Мне надоело сидеть и смотреть, как ты тупишь! Я хочу куда-нибудь пойти!

– Ты сам лишил себя этого права.

– Я не желаю дожидаться, когда за тобой явится ЦРУ!

Ухмылка парнишки была гаденькой.

– Иди к черту!

Занося кулак, Тахион бросился на него через комнату. Стук в дверь остановил его прежде, чем он успел ударить ребенка. В коридоре оказались Хирам и Джей Экройд. Хирам выглядел отвратительно. Лицо у Экройда оказалось опухшим и раздутым, расцвеченным красками, которых на нем быть не должно. У Тахиона противно сжался желудок, попытавшийся спрятаться прямо в позвоночник. Он неохотно отступил, чтобы они смогли войти.

Хирам проковылял к окну. Впервые за все годы знакомства с ним Тахион увидел, что туз не использует собственную власть над гравитацией, чтобы уменьшить свой вес.