От остановки до дома, где жила мать, было совсем недалеко: квартал домов да небольшой сквер, по краям которого росли пирамидальные тополя. Я шел по скверу, и тополя не замечали меня — маленького человечка.

— Здравствуйте! — сказал тополям я. — Не узнали. Мы вас сажали всем третьим классом. А я посадил тебя, вот который второй с краю. И тогда мы были одного роста с тобой, а теперь в темноте я не могу разглядеть твоей верхушки, да и тебе с высоты не разглядеть меня.

Но тополь узнал меня и зашумел листьями…

Окно нашего маленького домика светилось. Стало немного грустно. Оттого, наверное, что жила мать одна, что вот только я у нее, да и то не с ней.

Артура я встретил на третий день. В нашем парке. Он шел мне навстречу, и я бы не узнал его: он стал совсем взрослым парнем. Но я взглянул на него и вспомнил эти блестящие глаза.

— Артур, — негромко окликнул я.

Он внимательно посмотрел на меня, и я понял, что он меня не помнит.

— Извини, — сказал я ему, — ты забыл нас, то есть меня. Да, в общем, это и немудрено — случайная встреча. Со мной был мой друг. Хосе подарил ему милесимо. Сейчас я покажу его. Вот, — на раскрытой ладони у меня сверкнуло маленькое милесимо.

— О, — сказал Артур, — я вспомнил. Всесоюзный студенческий отряд, 1973 год! А почему твой друг не с тобой? — Артур говорил по-русски правильно и почти без акцента. — Его звали… — он чуть помедлил, — Майкл!

— Он вывихнул ногу. Ничего страшного. Но лететь со мной не смог. А где Хосе? — в свою очередь спросил я. — Майкл просил передать привет с Урала и вот это. Майкл утверждает, что монета обладает таинственной силой.

— Это милесимо случайно тогда затерялось у Хосе, — Артур грустно рассматривал монету. — Наше милесимо. Милесимо свободной Чили. Такого нет ни у кого из наших ребят. — Артур замолчал.

Молчал и я. Молча мы вышли из парка и остановились.

— Долго тебе еще учиться в институте? — нарушил молчание Артур.

— Год, — сказал я. — Уже совсем недолго.

— И кем станешь?

— Инженером-строителем.

— Хосе тоже мечтал учиться в институте, — сказал вдруг Артур. — Хотел стать агрономом.

— Почему «мечтал»? — спросил я. — По-русски правильнее сказать «мечтает». Милесимо будет ему кстати. Майкл утверждает, что оно помогает сдавать экзамены. И хорошо, что мечтает.

— Мечтал! — Артур смотрел в сторону. — Мечтал, — повторил он тихо. — У него было такое славное сердце, но такое слабое, и оно не выдержало, когда он узнал, что его родители погибли, там… в Чили…

Артур возвратил мне милесимо и снова замолчал. Потом он спросил:

— Отец и мать, наверное, рады, что ты приехал?

— Да, — сказал я, — только у меня одна мать.

— У меня там тоже одна мать… и маленькая сестренка. — Он посмотрел на часы. — Мы только что вернулись с производственной практики. Убирали рис. Вкалывали, — он чуть улыбнулся, — что надо. Сегодня экзамен…

— Счастливо тебе, Артур, — сказал я ему на прощанье.

— До свидания, — попрощался он, — а знаешь, я тоже решил стать агрономом. Мне это пригодится там. Я в это здорово верю.

Он уходил…

— Постой, Артур, — крикнул я ему. — Возьми это, — и я протянул ему милесимо.

— Спасибо. Много спасибо, — наверное, он шутил. Чуть-чуть. Наверное, вспомнил нашу встречу, первую…

Перед поворотом он оглянулся и махнул рукой. Глаза его, кажется, блестели больше, чем обычно…

1974 г.

Казалось, ничто не изменилось за эти прошедшие годы в его родном приморском городке. Так же молодцевато топорщился вокзал. Это было серо-синее, сложенное из нездешних хорошо отшлифованных плит двухэтажное здание. Вокзал не мог быть старше самой железной дороги, но колонны, подпиравшие широкий балкон, узкие длинные окна второго этажа, витая лестница, начинавшаяся из зала ожидания, где были расставлены мощные деревянные скамьи, — все это делало его загадочным, словно вышедшим из средневековья. В узких длинных окнах второго этажа никогда не горел свет, и Крашев никогда не видел людей, идущих по винтовой лестнице. Наверное, это было не так, наверное, там были просто складики, где хранились железнодорожные билеты или еще что-то в том же роде, и, наверное, вся эта таинственность была не от самого вокзала, а от давних детских воспоминаний, и ничего не стоило узнать и о возрасте, и о плитах, и о втором этаже, но Крашев знал, что ничего этого делать не будет, — ему нравился этот периферийный, старомодный франт.