Шрифт:
Потом к нему подстроились, и часто ему не приходилось таранить проход к штрафной, а кто-нибудь накидывал туда мяч.
В команде он был самым результативным, но на следующий сезон его не пригласили. Ему было все равно, но он спросил: отчего?
— А вы — сачок, — придыхая, ответил тренер. — Извините меня, но я хохол, стар и болен, а вы — са-а-ачок, и большой сачок. Бегайте-ка себе по дорожке, а в футболе так не годится.
Он тогда обиделся и в душе плюнул и на футбол, и на придыхающего тренера-фаната…
Неужели эта его «метода» стала основой жизни? Всей его Жизни? Крашев даже задохнулся и приостановился от веса этого слова… Жизни… За этим словом сейчас, когда он стоял на узкой тропке, чудилось что-то зловещее, холодное и колючее, как эти кусты ежевики. Но ведь она состояла из всего тебе знакомого…
Крашев опять оглянулся, и опять ему показалось, что и отец его и добрый Водолаз уже громадными, шекспировскими тенями нависли над кладбищем, над могилами, над тропкой и смотрят на него строго и осуждающе. И вдруг он увидел, что и Ксения здесь. Ее лицо было нервно и застыло вопросом, словно она хотела его спросить о чем-то? О чем? О его Жизни?
Были еще тени, он не мог их различить, но ясно видел, что лица их укоряли, а глаза о чем-то спрашивали его…
«Но это же футбол! — мысленно вскричал Крашев. — Ведь так можно!»
Но тени молчали, лишь саркастически улыбались и, казалось, росли, нависая над ним, над всем пустырем.
«У тебя теперь единственная тропка, — саркастически улыбались тени. — И теперь ты не сможешь делать эти свои челночные лжеходы, а потом, обманув всех, наносить удар. Мы доведем тебя до моря, до того места, где ты предал Анну, а там мы будем судить тебя…»
И уже не была безмолвной тень отца. Глаза ее укоряли, а губы шептали. И не добрым уже сделалось лицо школьного учителя — отца Анны. Кривились в усмешке тонкие губы Ксении. И вдруг он увидел мать.
«А когда помру — хочу, чтобы ты ходил ко мне на могилу», — вспомнил он ее слова и, задыхаясь, прошептал:
— Но почему и ты с ними? Ты же жива, ты — жива…
Но мать не отвечала, горестно, не мигая, смотрела на него… И тогда, не выдержав, не разбирая дороги, поминутно обдирая руки, Крашев побежал, и бег его по короткой предкладбищенской тропинке был долгим…
Да, его Жизнь состояла из всего знакомого ему. Так о чем же спрашивали его тени? Не о том ли очень жарком дне в конце июля?..
Нет, он не забыл его… Десять лет школы уже позади… Позади были выпускные экзамены, школьный бал, бессонная ночь после него, гуляния в эту ночь вдоль берега моря…
Почти у всех созрели дальние и недальние планы, а он еще мучился от свалившейся свободы и от тех бесконечных вариантов выбора, которые эта свобода предоставляла.
Занятий в изостудии не было. Да и посещал он их в тот год редко — лишь когда был уверен, что и Анна там, и он очень обрадовался, когда узнал, что учитель рисования с дочерью и двумя-тремя студийцами, которым и каникулы были не в отдых, собираются в горы, на «природу».
На «природе» у студийцев было несколько мест: дубовая роща между вокзалом и городком; высокая, нависшая над бухточкой скала — та самая, с которой наивные отдыхающие в бинокли высматривали Турцию; мол, тонкой, упругой нитью резавший небольшую бухточку; сама бухточка, разная в разную погоду и в разные времена года.
В горах такое место было у плотины водохранилища. Имеющие много хотят еще, и, наверное, поэтому жители городка, имея море, горы, небольшую речушку, хотели и озеро, и, наверное, от этого водохранилище, устроенное меж двух зеленых, поросших папоротником гор, звали озером.
На дальней горе, в нижней ее части, когда-то, еще до постройки плотины, росла рощица высоких, мощных буков. Поднявшаяся вода умертвила почти всю рощу, и буков осталось с десяток. Они стояли у самой воды, грустно и тревожно заглядывая в глубину, как бы отыскивая ответ своей судьбе.
Ходить по плотине не разрешалось — она была заставлена лебедками, секциями шлюзов. Метрах в двадцати, на одном уровне с плотиной, висел на толстых тросах узенький, мягко качающийся мосток, по-местному — кладка.
Он поотстал… Может, от этой неопределенности, в которой находился, а, может, оттого, что думал, и Анна отстанет. Но она шла, спокойная и тихая, как всегда, чуть впереди отца, иногда оборачивалась, чисто и просто поглядывая на него серыми глазами.
Отчего его так влекло к Анне?