только что миновали, выступала шаг за шагом перед глазами, со всеми ее белыми

каменными хижинами, разбросанными так, как будто они упали с неба и

38

рассыпались между виноградных кустов и фруктовых деревьев. Горы составляли

окраину долины, и все вместе погружено было в такую возбуждающую,

томительную тишину, в такое мертвое и вместе страстное молчание...

Миновав Лоретто, мы стали подыматься у Серравале на Апеннинские горы.

Я большей частию шел пешком. Изредка перепадал теплый дождь, ужасно

пугавший итальянцев, которые, как все южные народы, боятся дождя. На всякой

покатости ветурино останавливался, оглядывался по сторонам и, завидев вдали

волов, уже приготовленных заранее для подмоги проезжающим, кричал:

«Buovi...» (Волы — итал.).

Мальчик-пастух издалека выговаривал себе байок (две копейки ассигн.) за

труд, потом лениво приводил волов, припрягал к нашим лошадкам, и мы

тащились вверх. Случалось, что горы готовились запереть нас со всех сторон, врезывались одна в другую и загораживали дорогу, но белая шоссейная полоса

все тянулась по одному боку скалы и к вечеру спускалась вниз — непременно в

цветущую долину и фруктовый сад, где мы и заночевывали. Ночлеги эти и

полуденные отдыхи в ущельях составляли не последнюю прелесть нашего

патриархального путешествия. Мы останавливались то в бедной австерии, уединенно торчавшей при дороге, то в гостинице какого-либо местечка, имевшей

притязание на пышность, как следует горожанке, но везде встречали ту же

простоту итальянской жизни. В иных местах было лишнее блюдо, обыкновенно

какая-либо зелень или рыба, подаваемая с видимой гордостию на стол самим

хозяином; в других —фляжка туземного вина, легкого и прозрачного, вызывала

особенную похвалу собеседников; случалось также, что кровать совершенно

голой комнаты покрыта была ситцевым одеяльцем необычайной и хвастливой

пестроты, но везде за стол наш садился вместе с нами первый поселянин, возвращавшийся из соседнего местечка, да обыкновенно и сам хозяин или

главный cameriere, поставив блюдо, придвигал стул к посетителям, помещался

сзади кого-либо и, опираясь на спинку чужого седалища, вступал в живой и

беглый разговор, удивительно выражавший общительность и природное

любопытство племени. Ветурино мой почувствовал ко мне глубокое уважение, как только убедился, что я не расположен делать ему упреков за плохое

понимание святости контракта: рано утром, когда после кофе выходили мы

продолжать наше следование, он уже был на козлах, ласково улыбался мне и даже

раз, поджидая остальных путешественников, указал глазами на сына и произнес:

«Возьмите его с собой a Pietroburgo».—«Пожалуй»,—отвечал я. «А что он будет

там?»—продолжал ветурино. «Он будет солдатом в русской гвардии»,—сказал я.

«Хочешь ты?» —заметил отец, обращаясь к сыну, который стоял у двери, тоже

улыбаясь с свойственным ему лукавством. Мальчик сделал сильный жест рукою и

отвечал: «Лучше быть аббатом». Старик разразился хриплым хохотом и дернул

лошадей, прибавив: «Che birbone!» (Экой разбойник!) Лаконическая шутка эта

окончательно утвердила между нами самые удовлетворительные отношения.

Отношения мои с двумя калабрийцами —моими спутниками в карете —

оказались чуть ли еще не лучше и во всяком случае гораздо замечательнее. Оба

спутника были в коротеньких бархатных куртках, в панталонах до колена, и

чулках и ботинках; классическая круглая шляпа с огромными полями и широкий

39

плащ тоже украшали их, но первый знакомец, высокий, молодой и красивый

мужчина, с горбатым носом и черными волосами, вел себя, как испанский гранд.

Он молча и с достоинством подавал мне руку поутру, мало говорил в карете, но с

изысканной учтивостию отвечал на вопросы, почти всегда улыбаясь; вместе с тем

он отдавал и принимал взаимные услуги, столь обыкновенные между

путешественниками, очень важно и серьезно. Я часто посматривал на него

украдкой, стараясь уяснить себе свойства и особенности этого изящества в

обращении, которое в торговцах кожами, какими оба они были, меня чрезвычайно

поражало... Я тогда еще не знал этой итальянской природы, носящей в себе самой

возможность простого и естественного достиженья всех родов красоты и