призванием, чем Гоголь. Между тем кроткая свежесть ночи, тишина ее и

однообразный плеск фонтана погрузили меня в дремоту: я заснул на окне в то

самое время, как мне казалось, что все еще слышу говор фонтана и различаю

шепот собеседника... Вероятно, Гоголь так же продремал всю ночь на окне, потому что он разбудил меня поутру точно в том виде и костюме, как был

накануне.

Между тем со мной случилось довольно неприятное происшествие.

Выкупавшись в Тибре, я захватил сильную простуду, которая разрешилась

опухолью горла, или жабой, по простонародному названию. Доктор никак не мог

овладеть болезнию и, не зная что делать, потребовал кровопускания. Я

сопротивлялся этому общему итальянскому средству; но раз почтенный доктор

вошел ко мне в сопровождении хозяина нашей квартиры, его домашних и

фельдшера. По первым словам я убедился, что они решились на насилие, и

покорно отдал себя в их распоряжение. Фельдшер быстро перевязал мне руку и с

видом какого-то свирепого наслаждения приступил к делу. Всего забавнее, что

сам доктор не мог удержаться от восторга при виде крови и закричал: «Bel sangue!

Ecco-lo!» (Вот она, кровь-то!) Затем, почти прыгая около меня, он подтверждал

фельдшеру не жалеть моей крови и просил о Том же всех присутствующих, на

лицах которых было написано душевное удовольствие. Комическая сцена, поразившая меня своей странностью и неожиданностию!

При первых признаках упорного недуга, сопротивляющегося медицинским

средствам, Гоголь уехал тотчас за город, написав оттуда хозяину нашей квартиры

маленькую записочку, в которой просил его заняться больным —nostro povero ammalato (нашим бедным больным (итал.), как выразился. Кажется, вид страдания

был невыносим для него, как и вид смерти. Картина немощи если не погружала

его в горькое лирическое настроение, как это случилось у постели больного графа

Иосифа Виельгорского в 1839 году, то уже гнала его прочь от себя: он не мог

вытерпеть природного безобразия всяких физических страданий. Что касается до

созерцания смерти, известно, как подействовал на весь организм его гроб г-жи

77

Хомяковой, за которым он сам последовал вскоре в могилу [045]. Вообще при

сердце, способном на глубокое сочув- ствие, Гоголь лишен был дара и уменья

прикасаться собственными руками к ранам ближнего. Ему недоставало для этого

той особенной твердости характера, которая не всегда встречается и у самых

энергических людей. Беду и заботу человека он переводил на разумный язык

доброго посредника и помогал ближнему советом, заступничеством, связями, но

никогда не переживал с ним горечи страдания, никогда не был с ним в живом, так

сказать, натуральном общении. Он мог отдать страждущему свою мысль, свою

молитву, пламенное желание своего сердца, но самого себя ни в каком случае не

отдавал. Нельзя и требовать от натуры человека, чего в ней не заключается

(довольно, что натура была благородная и любящая по-своему), но замечание это

показалось нам совершенно необходимым в виду тех безразличных, ничего не

выражающих фраз об «ангельской» душе, «необычайном» сердце и проч., которые расточаются биографами Гоголя в опытах изображения его характера —

и характера его нисколько не определяют.

Я скоро выздоровел, а между тем время отъезда моего из Рима

приближалось. До того мы успели сделать целым обществом прогулку в

Сабинских горах, побывать в Олевано и Субиако, где нашли толпу русских

художников, изучающих все эти превосходные и оригинальные местности. Гоголь

нам не сопутствовал, он оставался в Риме [046] и потом весьма пенял на леность, помешавшую ему присоединиться к странническому каравану. Особенно сожалел

он, что лишился удобного случая видеть те бедные римские общины, которые еще

в средние века поселились на вершинах недоступных гор, одолеваемых с трудом

по каменистой тропинке привычным итальянским ослом. Другого способа езды

здесь нет. Многие живут там и доселе, связываясь с государством только

посредством сборщика податей и местного аббата, их всеобщего духовника, сходя

в долину для посева и сбора маиса и кукурузы, обмена своих овощей, а иногда, при благоприятных политических обстоятельствах, для разбоя и грабежа на