Желзная балюстрада, высотою по грудь взрослаго, длила это помщеніе во всю ширину. Въ переднее отдленіе входили постители через вышеупомянутую четырехугольную дверь, въ заднемъ — виднелось шесть длинныхъ чернаго гранита плитъ, размщенныхъ въ рядъ и параллельно другъ дружк. Боковая, маленькая дверь служила входомъ въ каждое отдленіе для сторожа и его помощника, которые занимали остальную часть зданія, примыкавшую къ морю.

Рудокопъ и его невста лежали рядомъ на двухъ смежныхъ гранитныхъ плитахъ. Тло молодой двушки начало уже разлагаться, судя по широкимъ синимъ и багровымъ полосамъ, которыя тянулись вдоль ея членовъ, соотвтственно ходу кровеносныхъ сосудовъ. Черты лица Жилля были мрачны и суровы, но трупъ его такъ страшно былъ изуродованъ, что невозможно было судить, тотъ-ли это красавецъ, о котором говорила старая Олли.

Перед этими-то обезображенными останками, среди молчаливой толпы начался вышеприведенный разговоръ.

Рослый, сухощавый человкъ пожилыхъ лтъ, скрестивъ руки и опустив голову на грудь, сидлъ въ самомъ темномъ углу морга [1] на поломанной скамь. Казалось, онъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на происходившее вокруг него, но вдруг поднявшись съ мста, онъ крикнулъ: «Тише, тише, болтуньи!» и протянулъ руку солдату.

Воцарилась тишина. Солдатъ обернулся и громко расхохотался при вид новаго собесдника, изможденное лицо котораго, рдкiе, растрепанные волосы, длинные пальцы и полный костюмъ изъ оленьей кожи достаточно оправдывали столь неожиданную веселость. Между тмь въ толп женщінъ поднялся сдержанный говоръ:

— Это сторожъ Спладгеста [2] . Это адскій тюремщикъ мертвецовъ! — Это дьявольскій Спiагудри! — Проклятый колдунъ…

— Тише, болтуньи, тише! Если сегодня день вашего шабаша, спшите къ вашимъ помеламъ, не то они улетятъ безъ васъ. Оставьте въ поко этого благороднаго потомка бога Тора.

Съ этими словами Спіагудри, попытавшись скроить граціозную улыбку, обратился къ солдату:

— Ты сказалъ, товарищъ, что эта жалкая женщина…

— Старый негодяй! — пробормотала Олли: — Мы дйствительно для него жалкія женщины, такъ какъ наши тла, попадись они въ его когти, не принесутъ ему по такс боле тридцати аскалоновъ, межъ тмъ какъ за любой негодный остовъ мужчины онъ иметъ врныхъ сорокъ.

— Тише, вдьмы! — повторилъ Спіагудри: — Право, эти чортовы дочери что ихъ котлы; какъ согрются, начинаютъ шумть. Скажи-ка мн, мой храбрый воинъ, твой товарищъ, любовницей котораго была Гутъ, безъ сомннія наложилъ на себя руки, потерявъ ее?..

Эти слова произвели взрывъ долго сдерживаемаго негодованія.

— Слышите, что толкуетъ басурманъ, старый язычникъ? — закричало разомъ двадцать пронзительныхъ, нестройныхъ голосовъ: — ему хочется заполучить еще новаго покойника ради лишнихъ сорока аскалоновъ!

— А если бы и такъ, — продолжалъ сторожъ Спладгеста: — Нашъ милостивый король и повелитель Христіернъ V, да благословитъ его святой Госпицій! — разв онъ не объявилъ себя покровителемъ всхъ рудокоповъ, такъ какъ они обогощаютъ его королевскую казну своимъ скуднымъ заработкомъ.

— Не слишкомъ ли много чести для короля, сосдъ Спіагудри, — замтилъ рыбакъ Брааль:- когда ты сравниваешь королевскую казну съ сундукомъ твоей мертвецкой, и его особу съ своей?

— Сосдъ! — повторилъ Спіагудри, уязвленный такой фамильярностью: — Твой сосдъ! Скажи-ка лучше твой хозяинъ, такъ какъ легко можетъ статься, что со временемъ я и теб, мой милйшій, одолжу на недльку одну изъ моихъ каменныхъ постелей. Впрочемъ, — добавилъ онъ, смясь: — я вдь заговорилъ о смерти этого солдата въ надежд видть продолженіе обычая самоубійствъ подъ вліяніемъ сильныхъ, трагическихъ страстей, внушаемыхъ подобными женщинами.

— Хорошо, хорошо, великій хранитель труповъ, — сказалъ солдатъ: — но что хотлъ ты сказать своей милой гримасой, такъ удивительно похожей на послднюю усмшку висльника?

— Чудесно, мой храбрый воинъ! — вскричалъ Спіагудри: — я всегда думалъ, что подъ каской латника Турна, побдившаго діавола саблей и языкомъ, кроется боле ума, чмъ подъ митрой Ислейфскаго епископа, сочинившаго исторію Исландіи, или подъ четырехугольной шапкой профессора Шонинга, описавшаго нашъ соборъ.

— Въ такомъ случа послушай меня, старый кожанный мшокъ, брось эту мертвецкую и продай себя въ кабинетъ рдкостей вице-короля въ Берген. Клянусь теб святымъ Бельфегоромъ, тамъ на всъ золота скупаютъ экземпляры рдкихъ животныхъ. Однако, что же ты хотлъ мн сказать?

— Если трупъ, доставленный сюда, вынутъ изъ воды, мы обязаны платить половину таксы рыбакамъ. Вотъ потому-то я и хотлъ просить тебя, славный потомокъ латника Турна, уговорить твоего злополучнаго товарища не топиться, а избрать какой либо иной способъ покончить свое существование. Ему не все ли равно, а умирая, онъ наврно не захочетъ обидть бднаго христіанина, который окажетъ гостепріимство его трупу, если только утрата Гутъ натолкнетъ его на такой отчаянный поступокъ.

— Ну, здсь ничего не выгоритъ, мой сердобольный и гостепріимный тюремщикъ. Плоха надежда на моего товарища, что онъ сдлаетъ теб удовольствіе, воспользовавшись твоей соблазнительной гостинницей о шести постеляхъ. Неужто ты думаешь, что другая какая нибудь валкирія не утшила его въ потер этой? Клянусь моей бородой, ваша Гутъ уже давно порядкомъ надола ему.

При этихъ словахъ буря, минуту тому назадъ висвшая надъ головой Спіагудри, обрушилась всей своей тяжестью на злосчастнаго солдата.

— Что, несчастный негодяй! — кричали старухи: — Такъ-то вы нами дорожите? Вотъ любите посл этого такихъ бездльниковъ.

Молодухи все еще молчали, нкоторыя изъ нихъ даже находили, что этотъ бездльникъ недуренъ собой.

— Ого! — сказалъ солдатъ: — шабашъ-то снова расходится. Мучения Вельзевула поистин ужасны, если ему каждую недлю приходится выслушивать подобные хоры!