Глбъ Кириловичъ курилъ и думалъ о Дуньк. Образъ ея такъ и носился передъ нимъ: мелькали голые круглые локти, видлась ея задорная улыбка. Вдругъ подъ шатеръ вбжала растрепанная молодая женщина. Платье на ней было оборвано, изъ губъ сочилась кровь, глаза блуждали и она тяжело дышала. Взобравшись по стремянк на камеры, она бросилась къ Глбу Кириловичу и испуганно заговорила:

— Голубчикъ!.. Спрячь меня гд-нибудь… Спрячь… Убить хочетъ… Зарзать хочетъ. Съ топоромъ сзади гонится… Убьеть, убьетъ… Пропала моя головушка! Голубчикъ… Вдь я на сносяхъ, вдь я съ ребенкомъ… Двумъ душенькамъ придется погибать…Охъ, смерть моя! Ну, я погибну, а за что-же невинная душенька-то погибнетъ. Ангелъ ты мой безцнный! Спрячь…

Женщина металась и искала, куда-бы ей спрятаться. Это была порядовщица Ульяна.

— Панфилъ гонится? спросилъ Ульяну Глбъ Кириловичъ.

— Онъ, онъ, мерзавецъ! Второй день покою не даетъ, второй день лютымъ боемъ меня бьетъ, а ужъ теперь и совсмъ убить хочетъ. Съ топоромъ… Ой, матушки, съ топоромъ… Царица небесная, утиши ты его! Вчера стащилъ у меня матерчатый платокъ съ двугривеннымъ и пропилъ, а сегодня пристаетъ ко мн, подай я ему свои новые сапоги. Ой, спрячь, голубчикъ, Глбъ Кирилычъ!

— Да куда-же я тебя спрячу, Ульяна? Здсь на камерахъ ничего такого нтъ, отвчалъ Глбъ Кириловичъ, посматривая по сторонамъ.

— О, Господи! Да куда-же мн дться-то отъ него окаяннаго? Побжала въ олешникъ, что за шатрами, притаилась тамъ; слышу — ходитъ и ищетъ; побжала къ приказчику спрятаться — замокъ на дверяхъ виситъ. Ангелы мои небесные! Что-же это только и будетъ со мной! Спрячь ты меня… Защити… Да вотъ я хоть за дрова сяду, а ты меня полньями-то заставь какъ-нибудь, заставь, да сверху хоть спиньжакъ свой накинь, что-ли.

— Да не придетъ онъ сюда. Сиди такъ, успокаивалъ Ульяну Глбъ Кириловичъ.

— Охъ, придетъ, придетъ! Онъ по всему заводу бгаетъ и шаритъ, бормотала та.

— Не посметъ при мн безобразничать надъ тобой.

— Охъ, посметъ! Что ему теперь, коли онъ спозаранку такъ глаза налилъ, что на манеръ бшенаго сдлался. Вдь ужъ мужики отняли меня у него разъ. Ножомъ надъ моей головой махалъ, зарзать сулился, ежели не сниму съ ногъ новые сапоги. Мужики отняли меня, выхватили у него ножъ, хотли его самого вязать, а онъ убгъ отъ нихъ и схватилъ топоръ и теперь съ топоромъ меня ищетъ. Вдь я въ олешник-то лежала, такъ видла его съ топоромъ. Онъ мимо меня прошелъ и только чуточку меня не замтилъ, потому что я даже дыханіе притаила, разсказывала, тяжело дыша, Ульяна и пряталась въ дрова, заставляя себя стоймя длинныма полньями и длая себ такимъ манеромъ какъ-бы шатеръ.

Глбъ Кириловичъ помогалъ ей.

— Вотъ такъ, вотъ такъ! бормотала Ульяна, присаживаясь за дровами на корточки. — Спасибо, милый, спасибо. Жива буду, такъ сама теб чмъ хочешь заслужу. Вотъ такъ… Ну, а теперь на дрова-то спиньжакъ свой набрось. Все-таки спиньжакъ-то меня немножко прикроетъ.

Глбъ Кириловичъ кинулъ на дрова и свой пиджакъ.

— Вдь онъ и на мужиковъ бросался, когда т меня отъ него отнимали, продолжала разсказывать изъ-подъ полньевъ Ульяна. — Герасиму землянику даже руку порзалъ, когда у него ножъ-то отнимали. Разсвирплъ, какъ зврь дикій, глаза налились кровью и ножомъ на всхъ размахиваетъ. Меня увели, его вязать начали, а онъ, должно быть, вырвался и вотъ теперь съ топоромъ бгаетъ и меня ищетъ.

Послышался скрипъ досокъ.

— Идетъ? испуганно зашептала Ульяна. — Владычица, защити и помилуй!

— Нтъ, нтъ… Это дрова на тачк везутъ, отвчалъ Глбъ Кириловичъ. — Ты ужъ будь покойна. Я не допущу. Коли ежели что, то я мужиковъ кликну. Здсь при мн двое съ тачками, да можно и еще кой-кого позвать.

Грохнули дрова, привезенныя рабочимъ на тачк къ вьюшкамъ.

— Не видать тамъ Панфила? Не бгаетъ онъ? спросилъ Глбъ Кириловичъ рабочаго.

— Нтъ, не видать, отвчалъ рабочій, недоумвая, зачмъ его спрашиваютъ, и покатилъ тачку обратно изъ-подъ шатра. — Позвать его къ теб что-ли? спросилъ онъ.

— Нтъ, нтъ. Ты и не тронь его, ты и не говори ему, что я про него спрашивалъ, ежели онъ покажется.

И опять водворилась тишина, прерываемая за дровами тяжелыми вздохами Ульяны.

Отдохнувъ, Глбъ Кириловичъ снова взялся за кочергу и направился къ печнымъ вьюшкамъ.

Только черезъ часъ вылзла Ульяна изъ-подъ дровъ, когда привозившіе подъ шатеръ дрова рабочіе сообщили, что Панфила поймали, связали и заперли въ чуланъ, но, и вылзши изъ-подъ дровъ, она еще боялась уходить отъ Глба Кириловича.

— Позволь мн, голубчикъ, еще посидть здсь у тебя и похорониться, а то я боюсь, какъ-бы онъ опять не вырвался, да не сталъ меня искать, упрашивала она Глба Кириловича. — Вдь онъ пьяный-то сильный-пресильный, и никакія веревки, никакіе запоры ему ни почемъ.

— Въ мучной чуланъ, слышишь, заперли. Мучной чуланъ крпкій и запоры у него надежные, успокаивалъ ее Глбъ Кириловичъ,

— Все-таки я посижу у тебя чуточку. Пусть онъ тамъ утишится и заснетъ. Вдь ужъ онъ пьяный заснетъ, такъ тогда его хоть полномъ по брюху колоти, такъ не разбудишь. Лиха бда только заснуть-бы ему.