Вторая доктрина утверждаетъ, что міръ образовался независимо въ силу собственныхъ законовъ, что органическія и не органическія породы, порожденныя естественнымъ процессомъ, измняются и совершенствуются подъ вліяніемъ законовъ природы.

Если отъ науки я перейду къ исторіи, я нахожу тотъ же антагонизмъ мнній. Для однихъ цивилизація есть дло какого то внчеловческаго фатума; народы не имютъ собственной воли въ выбор своихъ учрежденій; фатумъ опредлилъ извстные образы правленія и нація, отрекающіяся отъ нихъ, неизбжно впадаютъ въ бездну анархіи.

Для другихъ, напротивъ, бытъ человка начался съ дикаго состоянія. Изъ животнаго боле совершенной породы обезьянъ онъ постепенно выработывалъ образъ человческій, постепенно развиваясь занялъ свое мсто въ мір, создалъ свои законы, свой бытъ. Народы, повинуясь закону неизбжнаго прогресса, прошли черезъ вс степени роста отъ эмбріоническихъ формъ первобытныхъ учрежденій, отъ которыхъ отдаляютъ ихъ цлыя тысячелтія, до боле совершенныхъ формъ настоящаго времени.

Подобно тому какъ міръ образовался развитіемъ собственныхъ силъ, такъ и родъ человческій развивается и устраивается своими собственными силами.

Еще большій антагонизмъ мнній встртимъ мы, вступивъ въ сферу политики: тутъ каждый судитъ по своему. Изъ этого различія мнній я вывожу слдующее заключеніе: изучая мысли другихъ, я долженъ руководствоваться единственно доказательствами моего разума и моей совсти.

Вотъ правило, которому я ршился слдовать. Не тому ли самому училъ ты меня. Я далекъ отъ заносчивости и самообольщенія. Необходимость собственнаго ршенія, напротивъ, внушаетъ мн большое смиреніе. Каждую минуту я принужденъ сознаваться что я ничего не знаю и что я долженъ вооружиться мужествомъ, разширять мои познанія и постоянно укрплять ихъ доказательствами опыта. Что же касается аргументовъ доктринеровъ, хотя мн кажется, что въ нихъ слышится иногда намекъ на безконечное, но прислушавшись къ нимъ я вижу, что ихъ рчи похожи на т раковинки, которыми забавляются дти, прикладывая ихъ къ уху и воображая, что слышатъ въ нихъ шумъ моря.

Я учусь не для того, чтобы быть ученымъ: все мое самолюбіе ограничивается тмъ, чтобы понимать потребности моего времени и помогать торжеству права и справедливости. Я не могу забыть мою страну. Я не могу оставаться равнодушнымъ къ ея борьб. Родившись заграницей, я нахожу везд Францію: она представляется мн въ побдахъ, которыя она разсяла по всему свту и даже въ своихъ бдствіяхъ, этой тяжкой кар за необузданную гордыню одного человка. Я никогда не видалъ Франціи, но считаю ее своей второю матеріи. Невольная дрожь пробгаетъ по тлу когда я слышу ея имя; когда ее оскорбляютъ, вся кровъ во мн кипитъ и я рвусь отмстить за нее. Меня привлекаетъ не громкая лтопись о ея военныхъ подвигахъ, но исторія ея усилій, жертвъ и героическихъ порывовъ къ свобод. Я люблю ея мыслителей, которые учатъ шутя; я удивляюсь этимъ писателямъ, которые увлекаютъ васъ до страсти — просвщая міръ.

Всмъ сердцемъ я принадлежу ей, и надюсь когда нибудь быть на столько счастливымъ, чтобъ съ гордостью сказать ей: я твой достойный сынъ.

Лондонъ 15 февр. 186…

Ты обязавъ, май милый Эмиль, выработать себ опредленныя политическія убжденія. Тотъ, кто живя въ обществ, остается чуждымъ борьб интересовъ и форм и образу дйствій правительства, ученіямъ волнующимъ и раздляющимъ вс умы — тотъ чудовищное олицетвореніе ничтожества и рожденъ жить въ сред. дикарей. Впрочемъ и дикари способны принимать горячее участіе въ длахъ своего племени.

Во время оно во Франціи роль народа ограничивалась пассивнымъ повиновеніемъ. Онъ принадлежалъ корон и привилигированнымъ классамъ, подобно тому какъ поле принадлежитъ хозяину. Это ученіе въ наше время въ просвщенныхъ странахъ, признается только немногими приверженцами этой доктрины. Разумъ осудилъ вс эти догматы политическаго мистицизма. Исторія съ своей стороны доказала ихъ несостоятельность.

Эту непогршимую, деспотическую власть, которую въ виду суровыхъ уроковъ опыта не ршаются боле требовать во Франціи для единичныхъ личностей — требуютъ для учрежденій. Едва успетъ установиться какое нибудь правительство, какъ оно во имя верховнаго права народа присвоиваетъ себ право думать и хотть за народъ.

Я вполн понимаю что въ стран управляемой подобнымъ образомъ, трусливое благоразуміе родителей, проповдуетъ юношеству политическій индеферентизмъ.

«Обогащайся» говоритъ отецъ сыну, «женись, отличайся по служб, до остальнаго теб дла нтъ; есть люди, назначенные произволомъ власти, которые ршатъ за тебя вс вопросы, раздадутъ милости и наказанія. Всего благоразумне подчиняться во всемъ авторитету власти. Если теб непремнно нужно имть убжденія, — прекрасно — выбирай такія, которыя теб придутся по плечу, но держи ихъ про себя. Ты не выиграешь ничего занимаясь не свои&ъ дломъ, и мудрецъ тотъ, кто остерегается вмшиваться въ дла другихъ. У свободнаго народа порядокъ вещей другой. Тамъ каждый, если хочетъ считаться честнымъ „человкомъ, долженъ составить себ опредленный взглядъ и пристать къ извстной партіи. Въ свободныхъ странахъ не боятся, что борьба политической жизни повредитъ интересамъ семейной жизни и частныя добродтели тмъ прочне, что он выросли на почв общественнаго долга; и чувство справедливости, которое не простирается дале личныхъ отношеній, считается тамъ несправедливостью по отношенію къ цлой стран.

Вс народы созданы на то чтобы быть свободными. Напрасной утверждаютъ, что одинъ народъ слишкомъ легкомысленъ, другой слишкомъ энтузіастъ, третій слишкомъ невжественъ, а этотъ слишкомъ непрактиченъ. Не слдуетъ забывать, что поднять нравственно людей можно лишь поднявъ ихъ учрежденія.

Правда и то что эти свободныя учрежденія не падаютъ съ неба. Свобода не дается; она выработывается, и берется. Свобода достигается энергической борьбою разума и воли, непреклоннымъ упорствомъ и многими жертвами. Угнетеніе иметъ свой опредленный срокъ; но прогрессъ вченъ. То что поражаетъ, въ конц концовъ, обращается на того, кто поражаетъ.