Имъ приходилось иной разъ оставаться и вдвоемъ, когда Шатровъ былъ занятъ по хозяйству, главнымъ же образомъ по заканчивавшейся постройк новаго дома. Тогда они все сводили непремнно къ какой-нибудь шалости, бгали взапуски по саду и смялись сами не зная чему. Имъ обоимъ было очень хорошо и весело. Саша безсознательно уже обожалъ «тетушку»; а она, хоть, и не совсмъ удачно, но все же разыгрывала соблазнительную въ ея годы роль «старшей».

Когда лицеистъ ухалъ — и Шатрову и Сон стало жаль, сдлалось безъ него пусто, но у Шатрова это скоро прошло, у Сони осталось надолго.

Они вернулись къ своей обычной жизни, прерванной появленіемъ «галченка». Что же это была за жизнь? — Чисто жизнь Робинзона и Пятницы на необитаемомъ остров.

Въ Нагорномъ попрежнему не бывалъ никто изъ сосдей, кром двухъ-трехъ семей, въ конц концовъ навязавшихся со своимъ знакомствомъ, не убоявшихся посщать «ссыльнаго вольнодумца». Люди эти были невидные, не богатые, терять имъ было нечего, а на свчку всегда летятъ мошки. Въ данномъ случа свчкой было богатство Шатрова, его петербургскій поваръ-артистъ, чудесные фрукты, созрвавшіе въ оранжереяхъ стараго сада и широкое, врожденное гостепріимство Сони. Но эти мошки, прилетавшія на свчку, оказывались ничуть не интересными, — он только досаждали.

Петръ Дементьичъ? Соня конечно любила его и была рада, что онъ съ нею. Но онъ не могъ все же доставлять ей собою какія бы то ни было развлеченія и радости. Человкъ мало образованный и недалекій, онъ зналъ себ «управительствовать», какъ тому наученъ былъ своимъ отцомъ, возился весь день съ крестьянами или объзжалъ имнія. Толстый, красный, съ хриплымъ голосомъ и непреодолимымъ, хотя и сдержаннымъ стремленіемъ къ крпкимъ напиткамъ, онъ умлъ только говорить о «хозяйственныхъ статьяхъ» и ни о чемъ больше. Къ дочери онъ относился съ безсознательнымъ подобострастіемъ, что ее часто раздражало и обижало.

Жизнь наполнялась хозяйствомъ, разговоромъ и книгами. Сон хватило всего этого на три года. Шатровъ, человкъ образованный, прекрасно владвшій иностранными языками, любитель и знатокъ европейской литературы, довершилъ образованіе Сони, начатое въ московскомъ пансіон госпожи Данквартъ.

Разумется, она не получила бы такихъ знаній, если бы окончила курсъ въ своемъ пансіон — тамъ не было такого талантливаго и такъ страстно преданнаго своей учениц и своему длу учителя. А ученицей Соня оказалась внимательной и способной. За три года она очень развилась, какъ умственно, такъ и тлесно — изъ нея вышла совсмъ хорошенькая и совсмъ умненькая, образованная, начитанная женщина.

Она усвоила вс взгляды своего учителя — по крайней мр, разсуждая о прочитанномъ, они почти всегда сходились въ мысляхъ. Соня, естественно, была припечатана «именною печатью» Шатрова. Она попрежнему любила своего мужа, находила его лучшимъ человкомъ въ мір, не задумываясь надъ тмъ, что вдь другихъ-то людей она совсмъ и не видала и что никто, конечно, никакъ не можетъ быть хуже самого себя. Она нисколько не заботилась о томъ, что Дмитрій Валерьянычъ старетъ, что вокругъ его красивыхъ глазъ и на бломъ лбу образуются глубокія морщины, которыя прежде только едва обозначались. Она продолжала съ тихимъ и хорошимъ чувствомъ цловать его значительно посдвшую и облысвшую голову и принимать съ благодарной нжностью его ласки.

Еслибы кто-нибудь спросилъ ее — счастлива ли она? она, не задумавшись, съ убжденіемъ, воскликнула бы:

— Еще бы! какъ мн не быть счастливой! у меня «такой» мужъ, мы любимъ другъ друга, у насъ все есть, даже гораздо больше, чмъ намъ нужно, я не знаю никакихъ непріятностей, заботъ и горя… Конечно, я самая счастливая женщина…

А между тмъ «праздникъ жизни» кончался, ибо сколько ни длится какой бы то ни было праздникъ, но все же онъ кончается и за нимъ неизбжно наступаютъ будни. Будни, мало по малу, незамтно, наступили и въ Нагорномъ.

Ярко вспыхнувшая, запоздавшая страсть Шатрова къ Сон видоизмнилась въ не мене глубокое, но уже спокойное чувство. Онъ привыкъ къ обладанію своимъ сокровищемъ, убдился въ реальности этого обладанія. Онъ могъ уже думать о чемъ угодно безъ того, чтобы она врывалась ежеминутно въ его мысли, могъ спокойно прожить безъ нея и часъ, и другой, и третій. Ему достаточно было знать, что она вблизи отъ него, что каждую минуту, когда захочетъ, онъ можетъ ее увидть.

Перемна эта произошла такъ естественно, сама собою, что Соня, такъ же какъ и онъ, ея не замтила. Только теперь у нея оказывалось много «своего собственнаго» времени и нердко, когда вс домашнія дла (на ея долю ихъ достилалось немного) были сдланы, — ей становилось скучно. Она спшила въ библіотеку, брала книгу и читала, пока не зарибитъ въ глазахъ.

Не всегда, но по большей части, эти книги были романы, сочиненія лучшихъ европейскихъ и русскихъ художниковъ, красивыя, нсколько приподнятыя описанія жизни, съ любовной страстью на первомъ план.

Пустынная тишина стараго сада, развалинъ и новаго дома наполнялась безчисленными призраками. Соня жила съ ними, любила ихъ и ненавидла, но все же, въ конц концовъ, убждалась, что они только призраки, что она одна. И ее начинало тянуть къ живымъ людямъ для того, чтобы проврить, на сколько они схожи съ блестящими призраками, созданными творческимъ изображеніемъ ея любимыхъ авторовъ.