Шрифт:
И конецъ пришелъ скоро, даже скорй чмъ я думалъ.
Наши прогулки, наши волненія замчались всми. Мама была очень занята это лто своими длами по имнію, постоянно вела серьезную и непріятную переписку, часто узжала въ городъ и долго ни о чемъ не догадывалась. Что-же касается до разныхъ тетушекъ и Бобелинъ, он слдили за нами по пятамъ, очевидно, желая собрать побольше матеріала и доложить мам длинную и по возможности грязную исторію. Конечно, всего проще-бы было запретить наши уединенныя прогулки, строго внушить Зин, чтобъ она держала себя иначе и отъ меня отдалялась; но никто этого не ршился сдлать. Мое положеніе было совсмъ особенное въ дом. Я считался любимцемъ родителей и пользовался всеобщею если не ненавистью, то по крайней мр нелюбовью домочадцевъ. Тетушки хорошо знали, что если я захочу чего-нибудь, такъ поставлю на своемъ, могу надлать имъ много непріятностей, могу въ крайнемъ случа вредно для нихъ повліять на маму, а потому вс он боялись мн перечить и только меня ловили.
Уже прошелъ августъ; недли черезъ дв мы должны были перебраться въ Москву. Я былъ почти какъ помшанный. Зина меня совершенно замучила своими выходками. Въ теченіе перваго мсяца она какъ будто забыла думать о лицеист, но вотъ онъ опять ей понадобился какъ врное средство дразнить меня. Она стала съ нимъ кокетничать, и когда я пенялъ ей, самымъ безсовстнымъ образомъ клялась, что все это мн только кажется, что все я выдумываю. Между нами часто происходили бурныя объясненія. Зина способна была довести меня до страшной злобы, до изступленія. Мысли мои подъ конецъ совсмъ спутались, я уже не боролся съ собою и жилъ только настоящею минутой. Наконецъ, я даже пересталъ сдерживаться предъ домашними.
Не объясняя никому причины моего гнва на Зину, я сердился на нее при всхъ открыто. Зажмуривъ глаза, заткнувъ уши, я какъ будто летлъ въ какую-то пропасть и находилъ мучительное наслажденіе въ этомъ отчаянномъ полет.
Вдругъ Зина выдумала новость: она стала отъ меня отдаляться, она отказывалась гулять со мною, и когда я съ ней заговаривалъ, иногда просто мн ничего не отвчала. Я раздражался этимъ, требовалъ у нея отвта, что все это значитъ, и, не получая его, окончательно выходилъ изъ себя, бсновался, рвалъ на себ волосы. Мои невозможныя отношенія къ Зин превратились просто въ какіе-то болзненные припадки.
Какъ-то разъ, въ первыхъ числахъ августа, она промучила меня все утро. Я убжалъ въ садъ, въ бесдку, и лежалъ тамъ съ горящею головой, ни о чемъ не думая и ничего не понимая. Потомъ вдругъ мои мысли какъ будто просвтлли; я нсколько очнулся, я понялъ, наконецъ, все свое безуміе. Зина была безнадежна! Мой сонъ оставался сномъ и ушелъ далеко, и никогда ему на яву не повториться. Тотъ свтлый и чистый образъ снова сталъ предо мной. Я зналъ, что мн нужно, наконецъ, бжать отъ живой Зины, я не могъ любить ее, потому что такая любовь была только позоромъ, а между тмъ я все-же любилъ ее до сумасшествія…
Вотъ вошла она въ бесдку и обняла меня. Я поднялся въ негодованіи и оттолкнулъ ее.
— Уйди отъ меня и не прикасайся ко мн! — закричалъ я. — Я ненавижу тебя; ты дьяволъ, ты только хочешь меня измучить и уморить! Ты только умешь лгать, притворяться!.. Уйди отъ меня и не смй мн говорить ни слова, я не хочу тебя знать, не хочу тебя видть…
Она потянулась было опять ко мн, и я опять оттолкнулъ ее такъ, что она зашаталась. Она прислонилась къ стнк бесдки и громко зарыдала. Я никогда не могъ выносить ея слезъ и рыданій. Я кинулся къ ней, но въ эту самую минуту въ бесдку вошла мама. Она остановилась предъ нами съ поблднвшимъ лицомъ; ея добрые глаза взглянули на меня съ невыносимымъ упрекомъ, даже какъ будто съ презрніемъ.
— Зина, — тихо проговорила она:- уйди отсюда; успокойся, пожалуйста, и иди въ свою комнату.
Зина вышла. Мама стояла предо мной все такая-же блдная и также невыносимо на меня глядла.
— Я никакого объясненія не прошу у тебя, — сказала она мн. — Я не знаю и знать не хочу, что тутъ у васъ, но все это такъ дико, такъ невозможно, что я должна положить этому предлъ. Стыдно теб, Andr'e, я считала тебя за порядочнаго юношу!
Слезы брызнули изъ ея глазъ и она, удерживая рыданія, быстро вышла изъ бесдки…
Я не знаю, какъ это устроили, но только въ тотъ день я не видлъ Зины, да и никого не видлъ.
На слдующее утро, когда я сошелъ внизъ, не было ни мамы, ни Зины. Катя мн сказала, что Зину увезли въ Москву, что ее отдаютъ въ институтъ. Я убжалъ къ себ, я рыдалъ, хохоталъ, бился головой объ стну, ломалъ все, что попадалось подъ руку и, наконецъ, упалъ на кровать въ полномъ изнеможеніи.
V
Я написалъ все это не вставая съ мста, писалъ весь вчерашній день, всю ночь. Madame Brochet принесла мн обдъ въ комнату; но я до него и не дотронулся, вотъ онъ такъ и стоитъ въ углу на стол. Я не замтилъ, какъ прошли сутки — я жилъ опять прежнею жизнью, и какое это было счастье чувствовать себя такъ далеко отъ того ужаса, который теперь меня окружаетъ.
Я очнулся, когда солнце было уже высоко и заглянуло въ мои открытыя окна, ударило мн прямо въ глаза, разогнало вс яркіе, будто снова только сейчасъ пережитые годы.
Я подошелъ къ окошку: на меня пахнуло свжестью и ароматомъ ясное весеннее утро. Кругомъ знакомыя горы, а впереди синева озера. И вотъ явственно и звонко прошепталъ надо мной Зининъ голосъ. Я закрылъ глаза и увидлъ ее, но уже не двочкой, а такою, какой она была нсколько мсяцевъ тому назадъ здсь, въ этой-же комнат, у этого открытаго окошка.