Мы оставили проводника и нашихъ осликовъ въ таверн и пошли бродить по извилистой горной тропинк. Надъ нами поднимались скалы, а дальше, внизу, громадная панорама — съ одной стороны Женевское озеро, съ другой — селенія долины Арвы и Роны. Свжій втеръ поднялся и гналъ облака, которыя клубились внизу у ногъ нашихъ.

Зина крпко опиралась на мою руку. Она была очень блдна, ея глаза совсмъ потухли. Мы все это утро обмнивались только незначительными фразами. Наконецъ я почувствовалъ, что больше никакъ не можетъ это продолжаться, что нужно наконецъ все кончить, но какъ кончить, что кончить, что нужно — я ничего не зналъ и мы долго шли молча, скоро, какъ будто спшили куда-нибудь къ опредленной цли. Вотъ опять поворотъ дорожки, вотъ огромный камень, наклонившійся надъ пропастью, вотъ еще нсколько разбросанныхъ камней, на которыхъ кое-гд вырзаны имена путешественниковъ, отдыхавшихъ здсь.

— Что это какъ я устала сегодня! — проговорила Зина, оставляя мою руку и садясь на одинъ изъ камней.

Я остановился предъ нею. Она подняла на меня усталые, унылые, безжизненные глаза. Я зналъ, что сейчасъ случится наконецъ то, что порветъ эту невыносимую жизнь послднихъ дней, которую даже страсть не могла скрасить.

— Зина, понимаешь ты, что, вдь, нельзя жить такъ? — наконецъ, сказалъ я, опускаясь возл нея на камень.

— Понимаю, — робко и не глядя на меня, шепнула она.

— Что-жъ это значить? Отчего это, отчего такая тоска, отчего, несмотря на все, мы такъ несчастливы?

— Я не знаю, — еще боле робкимъ голосомъ и еще ниже опуская голову, проговорила она.

— Нтъ, ты знаешь, Зина, ты знаешь!

Я схватилъ ее за руки.

— Смотри на меня, смотри мн въ глаза!

Она съ усиліемъ подняла глаза и все-таки не могла взгля нуть на меня.

— Смотри на меня, — отчаянно говорилъ я, сжимая ея руки:- отвчай мн, ты его убила?

Она задрожала всмъ тломъ, она вырвала у меня свои руки и схватилась ими за голову. Мн показалось, что скалы, висящія надъ нами, обрываются, мн показалось, что земля уходитъ изъ-подъ ногъ нашихъ и что мы летимъ въ пропасть. Стонъ вырвался изъ груди моей, но я оставался неподвижнымъ.

Зина бросилась на мокрую траву къ ногамъ моимъ.

— Andr'e, выслушай меня — все-же не я его убила! О, выслушай меня; да, нужно чтобы ты все зналъ. Я думала, что можно скрыть это, я думала нужно скрыть это, я думала, что возможно счастье. Я не могла и не смла, мн казалось, что я не имла права, не должна была говорить теб, но теперь вижу, что ошиблась. О, какое безуміе! Какъ будто я не знала давно, всю жизнь, что скажу теб все. Теперь, значитъ, пришелъ этотъ день, этотъ часъ; слушай-же меня, слушай.

И я слушалъ, и я все не могъ пошевельнуться, и все мн казалось, что со всхъ сторонъ скалы летятъ на насъ и что мы ужъ задыхаемся подъ ними. И я слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ и не проронилъ ни одного звука, и каждый звукъ ударялъ на меня какъ громадный камень.

— Не я его убила, — слышалъ я страшный голосъ:- только нтъ, все равно я… Я, конечно! Зачмъ ты тогда ухалъ? Вдь, я говорила теб, что ты не знаешь, для чего дешь! Ты могъ еще спасти меня; да, ты могъ… Вдь, ужъ все тогда было почти ршено, а ты ничего не понялъ, хоть и предчувствовалъ что-то страшное… Помнишь, какъ я тебя мучила Рамзаевымъ, помнишь, какъ ты боялся за меня; ахъ, ты, кажется, ревновалъ его, ты не зналъ, что онъ мн для другого нуженъ. Онъ, этотъ дьяволъ, онъ все сдлалъ. Ты, вдь, не знаешь, какъ часто я съ нимъ видлась. О, онъ меня понялъ, онъ зналъ какъ говорить со мною, онъ зналъ чего мн было нужно… Вдь, т два года, что я прожила съ мужемъ въ деревн, я совсмъ задыхалась, я сдлалась какъ помшанная. Ты и представить себ не можешь, что такое была за жизнь! Не разъ я порывалась убжать, но убжать было не легко. Ты не зналъ его, онъ былъ вовсе не такъ ужъ мягокъ, какъ это казалось, онъ отлично забралъ меня въ руки. Знаешь-ли ты, что незамтно для меня самой вс даже мои крошечныя средства оказались у него, и я сама ровно ничего не имла: мн не съ чмъ было бжать. Какъ-же бы я убжала, куда? Къ теб, но я помыслить не могла объ этомъ, ты былъ для меня ужъ не живымъ человкомъ, я мечтала иной разъ о теб и только… Не понимаю до сихъ поръ, какъ потомъ, по прізд въ Петербургъ, ршилась я придти къ теб… Тогда, выйдя за него, я думала, что буду совершенно свободна; его громадное состояніе мн представлялось ужъ моимъ состояніемъ. А вдругъ онъ запуталъ меня, обернулъ меня такъ скоро, такъ неожиданно, что я и очнуться не могла и не сумла вырваться. Онъ только общалъ мн скоро умереть… сулилъ тогда полную свободу!.. Но онъ не умиралъ, а пойми-же ты, что мн нужна была воля… Я, вдь, тысячу разъ теб это повторяла…

«Теперь у нея есть воля, что-жъ она пришла ко мн?» — мелькнула у меня и сейчасъ-же прошла эта мысль. Я опять слушалъ и опять скалы давили меня.

— Что-жъ мн оставалось, еслибъ я ршилась убжать отъ него? — продолжала она. — Вдь, мн оставалось только явиться въ Петербургъ, показаться въ лож и на другой день продать себя какому-нибудь другому старику и еще на худшихъ условіяхъ — мн не того было нужно!.. Вотъ онъ, наконецъ, заболлъ. Я видла, что его болзнь серьезна. Ты знаешь все, что тогда было. Я ждала день за днемъ, недля за недлей, ты видлъ… ты видлъ, что онъ все поправлялся. Если-бы только зналъ ты какъ иногда я его ненавидла!.. А тутъ пришелъ тотъ дьяволъ и разсказалъ мн все, что я думаю и чего я желаю… Конечно, онъ притворился въ меня влюбленнымъ. Онъ началъ уврять меня, что мн стоитъ сказать ему одно только слово и онъ для меня на все готовъ: онъ сдлаетъ все, онъ пойдетъ на всякое преступленіе. Я сначала посмотрла на все это какъ на вздоръ, я забавлялась его словами, его глупой ролью…

— И ты мн ничего не сказала! И ты могла слушать и его и меня? — не знаю выговорилъ-ли я это вслухъ или только подумалъ, но все равно она отвтила:

— Я не прогнала его, я его слушала! И онъ добился того, что я стала слушать его все внимательне. Онъ умлъ именно тогда являться, когда я была въ раздраженномъ состояніи, когда я особенно не могла равнодушно глядть на мужа. Онъ являлся и плъ все ту-же псню на разные лады, онъ видлъ и понималъ, какъ я начинаю его слушать. Одного только онъ боялся — тебя… но ты самъ ухалъ! Ты убжалъ и оставилъ меня ужъ совсмъ въ рукахъ его… О, какъ все это невыносимо, какъ страшна вспоминать объ этомъ! Онъ какъ будто околдовалъ меня. Посл, тебя онъ являлся все чаще и чаще: цлые дни проводилъ у насъ и все твердилъ, твердилъ одно и то-же. И я сходила съ ума все больше и больше. Зачмъ, для чего я сказала ему, что между мной и тобой все кончено — не знаю; только я сказала… Вотъ, наконецъ, онъ уврился въ томъ, что если я соглашусь только, гакъ буду совсмъ ужъ въ рукахъ у него, и согласилась… и мн казалось, что я согласилась…

Ея голосъ оборвался, и она замолчала. Не знаю откуда взялъ я силы, но только я взглянулъ на нее. Я никогда не могъ себ представить ничего боле страшнаго, какъ лицо ея въ эти минуты. И между тмъ, на этомъ ужасномъ, преступномъ лиц въ то же самое время мелькала знакомая, жалкая дтская мина; и между тмъ, несмотря на весь мой ужасъ, на отвращеніе и ненависть, я чувствовалъ… съ невыносимымъ отчаяніемъ и позоромъ… я чувствовалъ, что мн ее жалко.

— Я согласилась… — начался опять ея невыносимый шепотъ:- Я видла, что онъ поправляется, что онъ не умретъ этою зимой и ни за что меня отъ себя не отпуститъ. А я не могла больше выносить его, я не могла безъ отвращенія, безъ отчаянной и дикой злобы войти въ его комнату. Дьяволъ былъ тутъ-же, онъ все зналъ; я при немъ громко думала. Сначала онъ все продолжалъ уврять меня въ любви своей, объяснять все любовью. Онъ все говорилъ: «скажите одно слово — и черезъ нсколько дней вы свободны, и я пойду за вами куда хотите, я удовлетворю всмъ вашимъ желаніямъ, ваша воля будетъ закономъ!..» Но я могла только хохотать на эти безумныя слова: онъ хотлъ освободить меня для того, чтобы закабалить снова!.. Наконецъ онъ увидлъ, что этимъ ничего не возьметъ и вотъ тогда-то онъ высказался. Онъ снова повторилъ, «шепните только — и я возьму все на себя». Но для того, чтобы все взять на себя, ему ужъ теперь не нужно было моей любви, ему не нужно было идти за мной, чтобъ исполнять вс мои капризы; ему нужно было только половину состоянія мужа, и не знаю, онъ, можетъ быть, думалъ, что потомъ все равно заберетъ меня въ руки, запугаетъ, что я изъ страха буду связана съ нимъ на вки… И я опять его слушала… опять слушала еще внимательне и наконецъ сказала это слово!.. то-есть нтъ, я не сказала его, но онъ понялъ — это было все равно, что я и сказала, и онъ сдлалъ… Я все видла, все знала и молчала. Я знаю когда, въ какую минуту все это было; я ужаснулась, я хотла было все уничтожить, но взглянула на него — на старика… Если-бы ты видлъ, какое у него было тогда лицо, если-бы ты видлъ, какъ онъ тогда смотрлъ на меня… ничего не осталось кром отвращенія, и я не шевельнулась. И вотъ потомъ, потомъ, цлыхъ два дня я была возл него, я смотрла, я слышала какъ онъ стонетъ; я знала, почему онъ стонетъ, я знала, чмъ это кончится, и я все молчала. И дьяволъ былъ тутъ-же, и дьяволъ все видлъ и все слышалъ… Ахъ, какіе были эти два дня!