Я досталъ свой заграничный паспортъ, взятый уже больше мсяца тому назадъ, веллъ Ивану уложить мои вещи. Я сказалъ ему, что чрезъ два часа буду дома, а вечеромъ узжаю за границу. Но я не хотлъ ухать такъ, не повидавшись съ Зиной. Это было-бы бгствомъ. Я ршился отправиться къ ней и побороться съ нею. Я зналъ, что она не захочетъ меня теперь выпустить.

Я засталъ ее въ гостиной вмст съ мужемъ. Онъ былъ веселъ, бодръ, разодтъ и раздушенъ; отъ вчерашняго страшнаго, почти умирающаго старика, ничего не осталось. Онъ ужъ не боялся того, что я съ холоду и простужу его. Напротивъ, онъ объявилъ, что отлично себя чувствуетъ, и, благо солнце выглянуло, и на улицахъ пообсохло, собирался сдлать небольшую прогулку.

— Въ такомъ случа я долженъ проститься съ вами, — сказалъ я:- я къ вамъ на минуту и сегодня ду за границу…

— Ты сегодня дешь за границу? — спросила Зина съ насмшливой улыбкой.

— Да, ду, ужъ и вещи мои укладываютъ.

— И надолго?

— Вроятно… вдь, я давно собираюсь… Нужно-же когда-нибудь выбраться… вотъ ршилъ, наконецъ, и ду.

— Съ Богомъ, съ Богомъ, голубчикъ, — ласково беря меня за руку, говорилъ старикъ. — Вдь, вы въ Швейцарію… теперь тамъ самое лучшее время, скоро начнется уборка винограда. Подышите воздухомъ, освжитесь… съ Богомъ… а я ужъ пойду; посидлъ-бы съ вами, да боюсь, пожалуй, дождь опять, такъ я безъ прогулки останусь… ну, прощайте, пишите почаще…

Онъ подставилъ мн свои надушенные усы и трижды поцловался со мною.

— А, можетъ, еще и застану… вдь, я не долго, только въ сквер пройдусь и домой… а ты, Зиночка, вели мн кофе сварить, да яичекъ… въ смятку… только чтобы не переварились…

Наконецъ, мы остались одни. Зина остановилась предо мной и захохотала.

— Такъ ты сегодня за границу дешь? Хоть-бы при немъ-то постыдился говорить, вдь, опять какую-нибудь невроятную исторію придумывать придется… вдь, не удешь…

Я молча улыбнулся и спокойно взглянулъ на нее. Она говорила съ такою непоколебимою врой въ свою власть надо мною, она считала меня ужъ окончательно и невозвратно прикованнымъ къ ней, обезсиленнымъ, ничтожнымъ… И вдругъ она сама показалась мн какою-то далекою, чужою, совсмъ другою. Все, что влекло меня къ ней, изъ-за чего она владла мною, куда-то исчезло. Я все глядлъ на нее и улыбался. Ея блестящіе, неподвижные глаза уже не обдавали меня страстью и мученіемъ. Она была теперь просто красивая, стройная женщина, съ блднымъ, нсколько болзненнымъ лицомъ, съ несовсмъ естественною злою усмшкой. Ея волосы были плохо причесаны и закрученная коса кое-какъ придерживалась на затылк, утренній пеньюаръ, по обыкновенію, смятъ и даже довольно заношенъ… я невольно припомнилъ, какъ еще двочкой ее всегда бранили за неряшество…

Но я не смлъ радоваться, что она такая, что я такъ гляжу на нее и спокойно улыбаюсь. Вдь, я зналъ, что и прежде бывали не разъ подобныя минуты: иногда она представлялась мн просто грубою, глупою и даже противною… Ни проходила минута, и все забывалось, и снова она могла длать со мною все, что хотла…

Но теперь врно она прочла въ глазахъ моихъ что-нибудь для себя опасное. Она вдругъ оставила свою злую усмшку и съ видимымъ удовольствіемъ подошла ко мн еще ближе.

— Чего-же ты смешься, чего ты молчишь?.. Да говори-же?.. Что это такое?!.. Серьезно ты дешь?..

— Я уже сказалъ теб, что ду… Не врь, если хочешь, я клясться не стану… сама увидишь.

Она глядла на меня не отрываясь, какъ-будто хотла высмотрть всю мою душу, потомъ сла на ручку моего кресла и обняла меня за шею. Широкій рукавъ пеньюара откинулся, я видлъ почти у самыхъ глазъ своихъ ея розовый локоть, я чувствовалъ у щеки своей ея гладкую теплую руку. Я хотлъ приподняться, но она удержала меня.

— Послушай, Зина: я думаю, что говорить намъ не о чемъ и нечего поврять другъ другу предъ разлукой… Простимся теперь-же, и я уду… Право, такъ будетъ гораздо лучше…

— Нтъ, постой, что ты! — быстро заговорила она, наклоняясь ко мн. — Я не могу тебя отпустить… я должна поговорить съ тобою… какъ-же это? Вдь, я совсмъ не ожидала, что ты въ самомъ дл вздумаешь хать… Что-жъ, ты сердитъ на меня?

Она совсмъ прижалась ко мн, и говорила ужъ надъ самымъ моимъ ухомъ.

Я не могъ выносить этого. Я чувствовалъ, что еще мигъ, и она опять станетъ для меня прежнею, вчною, мучительною Зиной. Я отстранилъ ея руку и поднялся съ кресла.

— Мн на тебя сердиться?.. Странные ты выдумываешь вопросы! — проговорилъ я. — Ну, да о чемъ ужъ тутъ!.. Я думаю, что и теб самой будетъ гораздо лучше, когда я уду… вдь, ты сама мн недавно сказала, что я за тобой наблюдаю и что ты этого не любишь.

— Послушай! Ты меня ревнуешь къ Рамзаеву! Какъ это глупо! — вдругъ перебила меня Зина и засмялась.

Я взглянулъ на нее и понялъ, что все пропало.

Меня снова охватило мученье, страсть, жалость.

— Нтъ, не ревную, — отвтилъ я: — но мн очень тяжело видть, что между вами есть что-то общее, какая-то проклятая близость, которую я не могу постигнуть.

— А! ты видишь между нами близость!..

— Да, вижу и чувствую, и ты ничмъ меня не разувришь… и это ужасно! Вдь, Рамзаевъ, это ужъ совсмъ послднее дло, Зина… Прикоснуться къ этому человку, завести съ нимъ что-нибудь общее, кром грязи, кром позора тутъ ничего, ничего быть не можетъ… и, вдь, ты сама знаешь…