Баба обернулась и въ недоумніи посмотрла, на него.

— Аблоката ихъ высокоблагородію надо. Онъ подавалъ прошеніе на бдность, сказалъ дворникъ.

— Алекся Павлыча? Да спитъ онъ. Подъ утро домой вернулся и теперь спитъ.

— Разбуди, Андревна. Ихъ благородію нужно его свидтельствовать. Это вотъ ихъ квартирная хозяйка будетъ, — указалъ дворникъ на бабу.

Баба отправилась въ смежную каморку. Оттуда послышались ругательства, произносимыя соннымъ голосомъ, потомъ кто-то швырнулъ чмъ-то.

— Что ты швыряешься-то? Полоумный! Вставай! Къ теб баринъ насчетъ бдности пришелъ, — говорила баба.

— Уйди! А нтъ, ей-ей пришибу! — кричалъ хриплый голосъ.

— Убьешь, такъ вдь и отвтишь. Не посмотримъ, что самъ аблокатъ. Да очнись ты. Баринъ къ теб пришелъ насчетъ твоего прошенія.

— Какой баринъ? — спрашивалъ хриплый голосъ.

— А вотъ выдь, такъ увидишь. Да протри глаза-то!

Раздался раскатъ откашливанія и звонкій плевокъ. Вскор на порог появилась толстая, рослая фигура съ всклоченными волосами, съ небритымъ подбородкомъ и черными усищами на опухшемъ лиц. Фигура пролзла въ низенькую дверь согнувшись и запахивала полы рванаго, совсмъ выцвтшаго пальто. Воротъ рубахи былъ растегнутъ, на ногахъ были резиновыя галоши, надтыя на босую ногу. Фигура вышла изъ дверей, посмотрла посоловлыми глазами на члена общества и потянулась.

— Пардонъ… — спохватился сейчасъ-же усачъ и прибавилъ:- Ужасно разоспался… Все еще очнуться не могу.

— Вы дворянинъ Алексй Павлычъ Бездоновъ? — спросилъ, членъ общества.

— Я-съ… Потомокъ тхъ Бездоновыхъ, которые участвовали при покореніи Казани.

— Вы подавали прошеніе…

— Дйствительно, вслдствіе воли неумолимаго рока, принужденъ былъ припадать къ стопамъ. Съ кмъ имю удовольствіе говорить?

— Членъ благотворительнаго общества.

— Ayez la bont'e de vous asseoir. Вотъ хоть тутъ на ящикъ. Мебели-то у насъ нтъ. Андревна! Дайте мн скамейку, — обратился онъ къ хозяйк. — Пригласилъ-бы васъ, господинъ, къ себ въ каморку, но тамъ у меня теперь безпорядокъ и, кром того, товарищъ спитъ на полу.

Поститель вынулъ карандашъ и досталъ изъ портфеля прошеніе, приготовясь на немъ отмчать объясненія просителя.

— Вы нмъ занимаетесь?

— Служилъ когда-то въ кавалеріи, но по вол капризной судьбы…

— Это прежде. А теперь?

— Теперь опредленныхъ занятій не имю, но, почувствовавъ склонность къ емид, время отъ времени защищаю дла у мировыхъ судей. Заработка только ничтожная, а потому терплю скудость. Пишу прошенія для желающихъ. Вы на мой носъ пожалуйста такъ не смотрите, — перемнилъ тонъ усатый человкъ. — Это онъ красенъ оттого, что я его зимой отморозилъ. Съ него поминутно кожа лупится — вотъ онъ и красенъ. Несчастіе, случай — и ничего больше. Скажите, могу я на помощь разсчитывать? Мн хоть-бы на дорогу. Только-бы до Калязинскаго узда, до имнія сестры добраться. Тамъ у меня сестра замужняя живетъ.

Потитель покачалъ головой и отвчалъ:

— Сомнваюсь, чтобы вы могли на какую-нибудь помощь разсчитывать.

— Отчего-же? Я нагъ, гладенъ, убогъ, ноги пухнутъ.

— Слишкомъ много безпомощныхъ бдныхъ, а вы въ сил работать.

— Я и работаю, что приходится по моимъ силамъ и способностямъ, но не могу-же я идти и наняться разбирать барки, таскать бревна. Мн только-бы на дорогу къ сестр.

— Вообще помощь, которую вамъ могли-бы дать, даже и не хватила-бы на дорогу, но…

— Неужели? Стало быть рубля два, три?

— Не больше.

— Даже и привиллегированнымъ классамъ?

— Тутъ на классы не длится. Принимается въ соображеніе большая или меньшая безпомощность.

— Не зналъ я этого. Впрочемъ, и прошеніе-то отъ себя я подалъ такъ, кстати съ другими. Писалъ для другихъ прошенія — написалъ и для себя.

Членъ общества сдлалъ помтку на прошеніи усача, положилъ его обратно въ портфель и вынулъ два другихъ прошенія.

— Изъ этой-же квартиры поданы еще два прошенія, — сказалъ онъ. — Вдовы солдата Акулины Агафоновой и крестьянки Василисы Перетягиной.

— Совершенно справедливо, — поддакнулъ усачъ. Оба эти прошенія моихъ рукъ дло.

— Гд-же эти женщины?

— Андревна, гд эти египетскія муміи? — спросилъ усачъ хозяйку.

Та, не понимая, посмотрла на него широкооткрытыми глазами.

— Господину старухи нужны. Гд старухи-то у тебя.

— Ахъ, старухи-то? Такъ ты-бы и говорилъ толкомъ, — отвчала баба. — Старухи въ церковь побираться пошли.

— Стало быть нищія? — задалъ вопросъ членъ общества.

— Христовымъ именемъ, батюшка, побираются.

— Бездтныя?

— Ни-ни… Никогошеньки у нихъ нтъ. Древнія старушки. Ино по купечеству ходятъ, ино по церквамъ побираются. Купцы-то теперь по дачамъ поразъхались, такъ куда какъ трудно старушкамъ. По улицамъ просить — городовые ловятъ.

Поститель сдлалъ помтки на прошеніяхъ и спросилъ:

— Изъ этой квартиры есть еще четвертое прошеніе. Прошеніе отставного канцелярскаго служителя Захара Пустявкина.

— Есть, есть такой у насъ. Вотъ онъ тутъ около печки живетъ. Вотъ его сундукъ, вотъ и клтка его съ птицами. Птичникъ онъ.