— О, и сколько! Но, знаешь, все это какъ-то нечистоплотно… претить… Отрепанное платье, дырявыя ботинки… А я прежде всего люблю, чтобъ нога была хорошо обута. Мн и свжесть и миловидность личика нипочемъ, только-бы нога… Здсь, впрочемъ, дочери учителя… Среда интеллигентная.

— Вотъ тутъ-съ… Во второй этажъ… — указалъ дворникъ.

Франты начали взбираться по деревянной лстниц.

— Только ты, Засовцевъ, скорй… Насъ вдь у Кюба ждутъ, — сказалъ блондинъ.

— Ну, да… Только краткія справки… Такъ сказать, легкій обзоръ… Истинная-ли это бдность, нтъ-ли признаковъ благосостоянія.

Брюнетъ постучался. Дверь отворила маленькая худенькая старушка въ бломъ чепц и въ ватной кацавейк поверхъ чернаго платья.

— Засовцевъ, секретарь общества призрнія сирыхъ и неимущихъ, — отрекомендовался брюнетъ. — Я отъ графини Глухищевой, узнать степень вашего бдственнаго положенія.

— Пожалуйте… Мы уже давно ждемъ кого-нибудь. Столько времени я подала прошеніе… Врите ли, все до капельки заложено. Сидимъ и голодаемъ… Печка недлю не топлена… — заговорила старуха. — Снимали вотъ тутъ у насъ въ кухн два угла жильцы, все-таки было маленькое подспорье, но ушли на другую квартиру. Не могутъ въ нетопленной комнат жить.

Брюнетъ не слушалъ. Онъ смотрлъ въ другую комнату, гд изъ дверей выглядывали дв хорошенькія головки. Одна принадлежала двочк лтъ четырнадцати, другая — двушк лтъ двадцати. Об он кутались въ байковые платки.

— Можно къ вамъ туда? — кивнулъ онъ на комнату. — Я долженъ все осмотрть.

— Сдлайте одолженіе. Это, вотъ, мои дочери… Пожалуйте, прошу покорно приссть. Софинька, освободи два стулика, — обратилась старуха къ дочери.

— Прехорошенькая, чортъ возьми! — шепнулъ брюнетъ блондину. — И нтъ въ ней этой отшибающей неряшливости.

— Да… Знаешь, я будто-бы предчувствовалъ.

— Прошу покорно садиться..- еще разъ повторила старуха. — Пальто я не предлагаю вамъ снимать. У насъ такъ, холодно, что мы просто коченемъ.

Франты пли и безъ церемоніи закурили папиросы. Брюнетъ косился на двушку.

— Садитесь, демуазель… Что-же вы стоите? Я врагъ всякой формальности. Какія-же ваши средства къ жизни? — спросилъ онъ старуху.

— Теперь никакихъ… Сначала дочери ходили на фабрику и набивали тамъ папиросы, по старшая встртила отъ мастера оскорбительныя предложенія и принуждена была уйти.

— Неужели? Ахъ, мерзавцы! Положимъ, что нельзя быть слишкомъ щепетильной, ежели кто бденъ, но на фабрик, отъ какого-нибудь мастера… А у васъ дочка прехорошенькая! — сказалъ брюнетъ. — Съ вашими глазками, демуазель, надо-бы блистать и блистать… — обратился онъ къ двиц. — Что-жъ вы не садитесь? Присядьте къ намъ.

Двушка сдлала строгое лицо и сла въ уголъ.

— Ближе, ближе… Чего вы насъ боитесь… Вы не говорите по-французски?

— Нтъ-съ, не говорить, — отвчала за нее мать. — Вдь при покойник папаш жили въ деревн, въ глуши. Онъ былъ сельскимъ учителемъ. Да и средствъ такихъ не было. Самъ ее училъ.

— Восторгъ, что за двушка! — проговорилъ брюнетъ по-французски. — Знаешь, она меня совсмъ заинтересовала. И какая строгость типа! И такъ, мадамъ, — обратился онъ къ старух уже по-русски:- хотя я и замчаю у васъ нкоторую степень благосостоянія… вотъ, напримръ, швейная машина…

— Что можетъ дать швейная машина, ежели работы нтъ! Работы ищемъ, а ея нтъ.

— Позвольте… Швейную машину можно продать и на эти деньги быть сыту. Но это ничего… И такъ, хотя я и замчаю нкоторую долю благосостоянія въ вашей обстановк, но я доложу графин о вашемъ полномъ бдственномъ положеніи. Да улыбнитесь-же вы, прелестная царевна-несмяна, — тронулъ брюнетъ двушку за плечо.

Та отшатнулась и строго взглянула на него.

— Что это, мой ангелъ? — спросилъ онъ, взглянувъ на нее сквозь монокль. — Но вдь я не мастеръ съ табачной фабрики… Нехорошо быть такой недотрогой, — погрозилъ онъ двушк пальцемъ. — А я еще хотлъ вамъ завтра бомбоньерку съ конфетами прислать.

— Намъ, господинъ, матеріальная помощь нужна поскорй. Вотъ уже четыре дня какъ мы горячей пищи не видли. Только чай пьемъ, — сказала старуха.

— И матеріальная помощь будетъ, но бдные не должны быть такъ щепетильны, — отвчалъ брюнетъ. — Знаете, демуазель, вы въ гнв еще вдвое лучше. Эти сдвинутыя бровки, эти сжатыя губки… — обратился онъ къ двиц. — Надо какъ-нибудь удалить старуху — сказалъ онъ блондину по-французски. — Мн хочется побесдовать съ двушкой безъ наблюденій этой вдьмы. Она матери боится.

Брюнетъ посвисталъ и что-то соображалъ.

— Дйствительно, холодно у васъ здсь, — проговорилъ онъ старух. — Знаете что… Намъ-бы хотлось погрться. Не можете-ли вы, мадамъ, създить сейчасъ для насъ въ ближайшую фруктовую лавку и купить бутылку хорошаго лафиту и фруктовъ? Мы и погрлись-бы здсь у васъ. Позжайте на нашей лошади. Лошадь у воротъ.

— Пожалуй… но… — замялась старуха. — Вотъ видите, у насъ здсь такъ убого…

— Нтъ, нтъ, маменька… Не надо этого.

— Опять? Ахъ, вы, демуазель, неисправимы… — покачалъ головой брюнетъ. — Ну, не надо… Прощайте… — проговорилъ онъ, вставая. — Прощайте, демуазель. Дайте-же пожать вашу прелестную маленькую ручку. И ручку дать не хотите? Напрасно… Завтра получите бомбоньерку конфетъ, — прибавилъ онъ, раскланиваясь.