— Надо чего-нибудь ждать посл этого… — неопредленно сказалъ ей слесарь Титовъ.

— Да ужъ будьте покойны, напретъ, — отозвался старикъ разсыльный Тимофевъ.

— Пропишутъ… — закончилъ нарядчикъ Семеновъ, мрачный мужчина съ бльмомъ.

Птунникову даже подергивало, когда она слушала эти рши.

— Да чего ждать-то? Что напретъ-то? — тревожно спрашивала она.

— А тамъ потомъ что-нибудь да обозначится, — опять уклончиво отвчали ей.

Прачка-поденщица Устинья Потаповна въ мужскихъ сапогахъ проговорила:

— Вотъ онъ кофей-то. Недаромъ онъ на гривенникъ фунтъ вздорожалъ.

— Очень просто….- кивнулъ слесарь Титовъ. — А ты думала, какъ? И еще вздорожаетъ.

— Ну?! Поди ты… Вдь ужъ и такъ теперь за полтинникъ-то горохъ въ кофей мшаютъ.

— Ничего не обозначаешь. Подмшаютъ и еще что-нибудь.

— Кофей что! Кофей — Богъ съ нимъ. Да не особенно я его много и пью, — сказала старуха Птунникова. — А я думаю, не опасаться-ли мн чего другого.

— Чего-же другого-то? — пробормоталъ Титовъ. — Квартирный налогъ платишь — ну, и ладно.

— Охъ, семь рублей, голубчикъ! Вотъ посл новаго года опять придется.

— А я думаю, бани вздорожаютъ, — сказала вторая прачка Наумовна. — На дняхъ я была въ баняхъ, такъ сторожиха стращала, что вмсто гривенника двнадцать будутъ брать.

— Да вдь съ вникомъ и теперь одиннадцать.

— А тогда будетъ съ вникомъ тринадцать.

Сторожъ прислъ на сундукъ и произнесъ:

— Вся эта перепись теперича, я думаю, для того, чтобы узнать, по скольку на душу водки выпивается изъ винныхъ лавокъ, потому и въ газетахъ писали, что будто-бы меньше пьютъ.

— Мели больше, — пробормоталъ нарядчикъ, все еще при свт лампы просматривавшій «личный листокъ». — А нтъ-ли тутъ чего-нибудь насчетъ приписки въ мщане?

— То-есть какъ это? — спросили вс разомъ.

— А вотъ тутъ есть въ листк точка: «съ какого года поселились въ Петербург?»

— Ну?!

— Боле десяти годовъ живешь — ну, и приписывайся въ мщане.

— Экъ, хватилъ! Да въ петербургскіе-то мщане нон не всякаго и берутъ. Походи да покланяйся, похлопочи. Въ шлиссельбургскіе и колпинскіе — сколько угодно, — возразилъ слесарь. — А я думаю вотъ что: съ квартиры жильцовъ будутъ сгонять, гд по угламъ тсно живутъ. Это я отъ знакомаго старшаго дворника слышалъ, что сбираются. Вотъ когда всхъ перепишутъ — ну, и начнутъ перебирать. «Мара Алексвна, у тебя по скольку угловъ въ комнат»? «Столько-то». «Гони двоихъ вонъ».

— Голубчикъ, да вдь это разореніе… — еле выговорила Птунникова. — Какъ-же тогда жить-то? Вдь жильцовъ отопить надо. Вдь ужъ и такъ-то отъ васъ самая малость очищается.

— А имъ какое дло? Позжай въ деревню. Вотъ оттого-то и допытываются, кто гд родился.

— Погибель, совсмъ погибель.

— Санитарная коммиссія… Ничего не подлаешь.

— Какая? — спросила старуха.

— Санитарная.

— Это что-же обозначаетъ?

— Да ужъ тамъ потомъ разберутъ. Листки объ осп читала?

— Лтъ.

— Ну, прочти у насъ около воротъ. «Прививайте оспу… мойте полы… Не пейте воды сырой, а пейте чай и все этакое»… Также и насчетъ чистоты. А я теб сколько разъ говорилъ: «выведи у насъ клоповъ французской зеленью, промажь щели» — и ты не съ мста. А вотъ теперь и казнись.

Слесарь кончилъ. Водворилось молчаніе.

— Спрыски съ тебя… Должна поднести жильцамъ по стаканчику… — сказалъ, смясь, сторожъ.

Старуха даже слезливо заморгала глазами.

— Теб шутки, а мн-то каково, Аверьянъ Михичъ! — проговорила она и утерла глаза передникомъ. — Ты жилецъ, съ тебя, какъ съ гуся вода… а я всхъ васъ переписать должна. Сегодня этотъ самый баринъ, что листки принесъ, сказалъ, чтобъ къ пятниц утру беспремнно…

— Ну, и перепишешь, — кивнулъ ей нарядчикъ.

— Да вдь я неграмотная. Надо мн человка нанять.

— И наймешь. Возьми вонъ Финогеныча. Генераловъ теб перепишетъ, а не только насъ.

— Говорила ужъ я ему. Рубль проситъ. И угощеніе… Да чтобъ кильки были и непремнно пиво. Во сколько мн это вскочить! А я женщина бдная. Только вокругъ жильцовъ. На треск да на астраханской селедк сижу. Кофейные переварки пью…

Сторожъ похлопалъ по сундуку, на которомъ сидлъ, и съ улыбкой сказалъ:

— Пошарь вотъ здсь хорошенько — на три переписи найдешь, а то и на десяти…

— Нтъ, ужъ вы какъ хотите, а по гривеннику должны сложиться и дать мн за перепись — выговорила, наконецъ, старуха Птуиникова.

— Это еще съ какой стати! — воскликнулъ нарядчикъ — Больно жирно будетъ.

— Да вдь васъ-же переписывать будетъ Финогенычъ-то. Онъ завтра придетъ.

— Мы жильцы. Мы за углы платимъ — и знать ничего не должны, — произнесъ сторожъ.

— За прописку паспорта платишь-же, а это та-же прописка.