— Стало быть у тебя теперь ни скота, ни хлбопашества? — интересовался охотникъ.

— Четыре куры при сосдскомъ птух есть. Нынче дв насдки цыплятъ вывели. Не желаете-ли? Пять цыпленковъ еще отличныхъ осталось. Вотъ супруг взамсто дичи и принесете, — предложилъ мужиченко.

— Ну, съ какой стати! Цыплятъ можно и въ Петербург купить. И наконецъ все-таки я надюсь что-нибудь убить сегодня.

— Ходить-то вы много не можете. Тучность эта, самая у васъ… Животъ мшаетъ.

— Да… А между тмъ отъ тучности-то да отъ живота я вотъ и хочу поосновательне заняться охотой! Авось, черезъ моціонъ сбавлю.

— Да зачмъ ихъ сбавлять-то? Тучность — это довріе, а животъ — красота. Какъ круглый человкъ — сейчасъ ему доврія больше. Дозвольте, сударь, стаканчикъ изъ вашей фляжечки… Я вотъ все жду, что ваша милость присли и закусывать будете, а вы…

— Буду, буду… Только вотъ простыну — сейчасъ и начну. А то вспотлъ, такъ никакого аппетита. Ты не безпокойся, я теб поднесу, — успокоилъ мужика охотникъ.

— Много благодарны вашей милости, — сказалъ мужикъ и даже облизнулся отъ удовольствія. — Съ килечкой? — спросилъ онъ.

— Нтъ, сегодня у меня съ собой колбаса и сыръ на закуску.

— Такъ, такъ… Въ постный-то день оно-бы мн и нехорошо скоромъ трескать — ну, да Богъ проститъ.

— Ты и картошки даже себ не сешь? — спросилъ опять охотникъ.

— Есть тамъ малость на задворкахъ — посяна, да лебедой заросла. Баба копать лнится, а мн самому не досугъ. Все съ господами. Теперь вотъ охота началась. Вамъ рябины, ваша милость, не наломать-ли на водку? Баба моя многимъ охотникамъ рябину для настойки поставляетъ.

— Да вдь еще рябина не вызрла. Когда вызретъ…

— Нтъ, я къ слову только. А ужъ когда вызретъ, то ни у кого не берите. Баба моя вамъ предоставитъ. Дайте ей заработать.

— Хорошо, хорошо. Стало быть ты съ женой только тмъ и кормишься, что съ охотниками ходишь по лсамъ да по болотамъ?

— Отъ ихъ щедротъ-съ. Только тмъ и живы. Вотъ трехъ господскихъ собакъ кормлю по четыре рубля въ мсяцъ, а отъ собакъ и сами сыты. Ну, господа поднесутъ съ закусочкой… Это тоже. Баба моя на облаву ходитъ. Вотъ рябина… брусника ягода… Грибы… Остыли? Закусывать хотите?

— Сейчасъ, сейчасъ.

— Нониче у васъ, ваша милость, въ фляжк какая?

— Лекарственная. Особый настой. Мн посовтовали отъ тучности,

— Такъ, такъ… А въ прошлый разъ, я помню, у васъ на березовыхъ почкахъ была. И что за водка чудесная!

— Да, но она для меня нездорова.

— Березовая, сударь, почка отъ семи болзней…

— Только не отъ моей. У меня легкая одышка.

Охотникъ сталъ отвинчивать стаканчикъ отъ горла фляжки. Мужиченко предвкушалъ выпивку и облизывался. Охотникъ выпилъ, налилъ вторично и поднесъ мужиченк.

— Желаю здравствовать… — сказалъ тотъ и потянулъ водку.

Выпивъ два стаканчика, мужиченко повеселлъ, надвинулъ свои засаленный коломянковый картузъ съ разорваннымъ козырькомъ на затылокъ и продолжалъ:

— А я егерь, прирожденный егерь, такъ зачмъ мн хлбопашество! Мн вотъ господинъ полтинничекъ пожертвуетъ, чтобъ его сопровождать, да водочки поднесетъ — съ меня и довольно. И сытъ, и пьянъ. Я господъ уважаю, такъ зачмъ мн мужицкое занятіе? Да и такъ будемъ говорить: теперича въ нашихъ мстахъ ежели картошку посадить. то и то за нее полтину за мшокъ напросишься. Да и гд смена? Безъ смянъ тоже не посадишь. Нтъ, не наше это дло. Наше дло при господахъ… Ружья только вотъ у меня нтъ, ружьемъ я поиздержался, а то вотъ я одинъ глазъ прищурилъ, бацъ и прямо въ цлъ. Я, бывало, всегда безъ промаха… Право слово… Только вотъ теперь что-то руки стали трястись.

— Пьешь много, — улыбнулся охотникъ, разрзывая кусокъ ветчины на ломтики и, сдлавъ бутерброды, одинъ изъ нихъ далъ мужиченк.

— Господа охотники, ваша милость, больше пьютъ, врьте совсти, — отвчалъ мужиченко и прибавилъ:- Нтъ, не оттого у меня руки трясутся, что я пью много, а я, ваше здоровье, медвдя испужался — вотъ у меня съ той поры и началось.

— Гд же это тебя угораздило?

— Господа охотники въ лсу забыли. Дозвольте, господинъ, папиросочку. Очень ужъ вашъ табакъ прекрасенъ.

— На, возьми. Тебя въ лсу забыли?

— Да, меня. Также вотъ было въ лсу… Господъ было много, водка чудесная… Выпили, закусили. Подчиваютъ вдь тоже… У насъ господа ласковые. Сами пьютъ и егеря угощаютъ. Я и заснулъ. Какъ ужъ тамъ было, не помню, — только слышу, что надо мной кто-то фыркаетъ и дышетъ. Открылъ глаза — медвдь. Тутъ я и замеръ. И опять не помню, что было. Долго-ли я лежалъ, не помню, но когда пришелъ въ себя, медвдя уже не было. Я ползкомъ, ползкомъ… Прибжалъ домой и день пять била меня лихорадка. Лихорадку бабка-знахарка отговорила, а руки и по сейчасъ трясутся.