Шрифт:
— Да былъ-ли это медвдь-то? Можетъ быть теб съ просонокъ показалось, — сказалъ охотникъ.
— Медвдь. Посл мы на него облаву длали. Статскаго генерала Купоросова знаете? Изъ желзнодорожныхъ онъ. Такъ вотъ онъ и убилъ. Тоже отмнный господинъ и завсегда на охоту съ ларцемъ здитъ. Ларецъ такой у него, а тамъ гнздо и бутылки. И какихъ, какихъ только сортовъ тамъ нтъ! Бенедиктину вы, сударь, пивали?
— Ликеръ Бенедиктинъ? Еще бы не пивать!
— Ну, вотъ и я пилъ. Чудесная водка. Дозвольте, сударь, еще стаканчикъ изъ фляжечки. Богъ Троицу любитъ.
— Смотри, не усни опять. Уснешь — и ужъ на сей разъ тигра во сн увидишь, а то такъ леопарда.
— Вы, сударь, все сомнваетесь, что меня медвдь обнюхивалъ? Онъ не только меня обнюхивалъ, но и поцарапалъ лапой. Вонъ на ше царапина. Я ничкомъ лежалъ, а онъ подходитъ — нюхъ, нюхъ… Потомъ видитъ, что я не шевелюсь — лапой меня по ше. Тутъ я свта не взвидлъ и всхъ своихъ чувствъ лишился. Этимъ-то меня Богъ и спасъ. Медвдь подумалъ, что я мертвый, и отошелъ прочь. Вдь онъ такая животная, которая съ мертвымъ человкомъ не занимается. Посмотрлъ, видитъ, что человкъ безъ движеніевъ, и не дышетъ и пошелъ прочь. Это мн изволите стаканчикъ?
— Да ужъ что съ тобой длать — пей. Только ты вотъ что… Ты пей и закусывай. А то у васъ извадка пить и ничего не сть. Ты еще и того бутерброда не сълъ.
— А я его вотъ на этотъ стакашекъ приберегъ. Думаю, баринъ добрый, поднесетъ еще, такъ семъ-ка я…
— Нтъ, ты шь. Пить и не сть нездорово. Да и хмелешь скоро. Вотъ теб еще хлбъ, вотъ теб колбаса.
— Много благодарны, ваша милость. Ваше здоровье! Тьфу!
Мужиченко выпилъ и плюнулъ.
— И что это за водка у господъ! — продолжалъ онъ. Кабы нашъ кабатчикъ такую водку держалъ — рай красный бы былъ. А то у насъ водка…
— Ты шь, шь, не оставляй. Тогда и руки перестанутъ трястись.
— Я съмъ. Мы, сударь, люди-охотники. Привыкли и липовымъ листомъ закусывать. Пожуешь липовый листикъ, а то и березовый — вотъ и закуска. Желаете, ваша милость, я вамъ хорошаго щенка украду? Только ужъ этого щенка нужно держать не здсь, а въ другомъ мст, потому бабунцовскій егерь, какъ взглянетъ, сейчасъ и догадается. Пойдутъ разговоры, а тогда что хорошаго!
— Отъ чьей суки-то? — спросилъ охотникъ.
— Сука три медали иметъ — во какая сука, а отца изъ-за шестидесяти верстъ сюда привозили. Красавецъ песъ и только что не говоритъ. За пять рублей я для вашей милости въ лучшемъ бы вид укралъ. Прикажете-съ?
— Нтъ, не надо. Зачмъ тебя въ грхъ вводить!
— Что за грхъ, помилуйте… Вотъ ежели бы вещію какую, а то щенка!
— Да можетъ быть онъ и рубля не стоитъ?
— Говорю вамъ, сука съ тремя медалями. За отца-то двсти рублей давали, но тамъ не согласились отдать. Песъ умнй меня — во какой. Ну, за три рубля я вамъ украду, ежели пять рублей дорого.
— Нтъ, не надо.
— Очень ужъ мн вамъ услужить-то хочется, потому вы баринъ хорошій, ласковый. Желаете за рубль?
— Да вдь я же сказалъ, что не надо.
— Ну, себ украду. Одно вотъ только — баба у меня не путевая, не воспитаетъ, — проговорилъ мужиченко, видимо хмеля. — Вс ея понятія только одному, чтобы пива выпить, а на это нтъ, чтобы щепка вынянчить. Ахъ, сударь, кабы мн другую бабу, то совсмъ бы я человкомъ сталъ!
— А что? Разв нехороша? — спросилъ охотникъ.
— Баба — король, но, будемъ говорить такъ, гуляющая… Судейскаго генерала Ивана Астафьича знаете? Я ужъ и то ему говорю: «Эхъ, говорю, ваше превосходительство, кабы вы помогли, чтобы мн съ моей бабой разводомъ…» Оттого у меня и хозяйства нтъ черезъ эту самую бабу. Помилуйте: я выпивши — собаки не кормлены. А вдь господа спрашиваютъ, отчего собака худетъ. А ей плевать на собаку… Ей что? Ей только бы самой гулять. Дозвольте, ваша милость, еще папиросочки…
— Ты мн мста-то покажи, гд дичь — вотъ что, — сказалъ охотникъ. — А то сидимъ, сидимъ и никакого толку. Собирай вещи, да пойдемъ.
— Въ моментъ-съ… Сдлайте одолженіе… Мста у насъ есть, мста хорошія, мста первый сортъ.
Мужиченко засуетился. Охотникъ тоже поднялся съ мста, застегиваясь, вшалъ черезъ плечо фляжку и приготовился въ путь. Встрепенувшаяся собака виляла хвостомъ и радостно смотрла ему въ глаза.
Для моціона
— Холодновъ я… Демьянъ Холодновъ… Демьяномъ Васильевымъ Холодновымъ меня звать. Такъ и зовите Холодновымъ, — сказалъ егерь, сухой, жилистый старикъ съ сдыми усами и бакенбардами, но еще очень молодцоватый и напоминающій своей фигурой отставнаго солдата николаевскихъ временъ. — Я, сударь, прирожденный егерь. Я птицу и звря знаю, какъ самого себя, — продолжалъ онъ. — А только нтъ теперь охоты, совсмъ нтъ. Помилуйте, нешто это охота, коли каждый день кто-нибудь да бродитъ все по одному и тому-же мсту съ ружьемъ и собакой!