— Но вдь это-же глушь и оттуда можетъ отъ васъ сбжать ваша предполагаемая подруга жизни, — замтила Соняша.

— Я превращу этотъ уголокъ въ рай земной, — проговорилъ Іерихонскій.

— Да вдь это для васъ онъ будетъ раемъ-то. А какъ вы можете отвчать за жену?

— Эти мста на рк Мст и вообще живописныя. Особенно, если жена будетъ съ художественнымъ чувствомъ. Тамъ пейзажъ на пейзаж. Я провелъ тамъ свое дтство въ хижин моего отца-причетника при деревенскомъ погост, тамъ я ловилъ рыбу, тамъ я…

— А почему вы знаете, что жена ваша непремнно будетъ художница? — опять перебила его Соняша. — Да и для художницы созерцать картины природы пріятью только въ теченіе извстнаго времени, а не коротать свои дни, какъ вы выразились.

Іерихонскій опять взглянулъ на Манефу Мартыновну, какъ-бы ища у нея поддержки на свой намекъ, и улыбнулся, сказавъ:

— У меня есть тайное предчувствіе, что моя жена будетъ художница. Да не художницу я и не изберу себ въ подруги.

— Не всякая и художница согласится съ вами коротать дни въ глуши.

— Только по лтамъ, только по лтамъ, въ дни лтнихъ мсяцевъ.

— Ну, разв только въ дни лтнихъ мсяцевъ и при условіи пріятнаго общества, а съ вами глазъ на глазъ…

— Ахъ, Соняша, какая ты дерзкая! — пожала плечами мать и покачала головой.

— Не дерзкая, а говорю, что чувствую, говорю правду.

— Пусть Софья Николаевна выясняетъ свой характеръ, пусть… — сказалъ Іерихонскій Манеф Мартыновн.

— Да она вовсе и не выясняетъ. Она просто хочетъ вамъ противорчить во имя шутки. А шутка ея выходитъ какая-то злая. Все это вздоръ. Она ужасно любитъ природу и когда мы жили разъ въ Любани, на дач, - тоже въ глуши — я помню, какъ она восхищалась заходящимъ солнцемъ, какъ восторгалась лужайками, опушками лса! У тебя, кажется, даже есть наброски тамошнихъ пейзажей? — обратилась Манефа Мартыновна къ дочери.

— Что вы, что вы! Я тогда и живописи-то еще не училась, — отвчала Соняша. — Вы разв сынъ дьячка? — спросила она Іерихонскаго.

— Сынъ дьячка. И вообразите, выбрался на дорогу и достигъ степеней извстныхъ безъ посторонней помощи. Отецъ мой посл семинаріи далъ мн на дорогу въ Петербургъ для высшаго образованія, какъ сейчасъ помню, всего пять рублей… Только пять рублей… Пришлось бдствовать, выбиваться…

— Это похвально, это длаетъ вамъ честь, — похвалила его Манефа Мартыновна.

Іерихонскій просіялъ и поклонился, пригнувъ голову на бокъ.

— И выбился-съ, — продолжалъ онъ. — Выбился и вотъ теперь, благодаря Бога и моего государя, имю высшій чинъ, пріятную перспективу на пенсію, изукрашенъ знаками отличія, достигъ извстнаго положенія и уваженія.

— Какъ вы любите хвастаться! — тихо сказала Соняша, смотря на Іерихонскаго смющимися глазами.

— А отчего-же и не похвастаться, глубокоуважаемая Софья Николаевна, если я все это пріобрлъ прилежаніемъ, аккуратностью и неустанными трудами? — отвчалъ онъ. — Всмъ этимъ я горжусь. Горжусь достаткомъ, горжусь своимъ домомъ, который у меня, можно сказать, чаша полная.

— Ну, ужъ тогда разсказывайте, сколько у васъ шубъ, сколько у васъ въ дом посуды мдной, сколько серебряныхъ ложекъ, — насмшливо сказала Соняша.

— Отчего-же-съ? И про это могу сообщить. Мн это даже въ нкоторыхъ цляхъ надо. Надо для того, чтобы вы знали, съ какимъ человкомъ вы познакомились. Хе-хе-хе… Не смйтесь, не смйтесь, многоуважаемая, — предостерегъ Соняшу Іерихонскій. — По рутин обыкновенно не принято какъ-то объ этомъ говорить, но я человкъ вн рутины и хочу вамъ обрисовать себя. Вы спрашиваете, сколько у меня шубъ? Извольте. Шубъ у меня три: енотовая, на собольихъ лапкахъ пальто съ бобровымъ воротникомъ и имется шинель, стеганная на атлас и пуху и тоже съ бобромъ.

— Бросьте, мосье Іерихонскій, бросьте! Вдь я пошутила, — засмялась Соняша и замахала руками.

— Зачмъ-же бросать, если ужъ я началъ! — не останавливался Іерихонскій. — Кром того, у меня имется прекрасная ротонда, крытая бархатомъ и на куньемъ мху съ куньимъ воротникомъ. Эта ротонда покойницы жены стоитъ около пятисотъ рублей, тщательно сохранялась и будетъ преподнесена той избранниц, которая согласится принять мое сердце и протянуть мн руку для прохожденія вмст со мной дальнйшаго жизненнаго пути.

— Интересно, очень интересно… — иронизировала Соняша.

— Смйтесь, смйтесь, но я все-таки выскажу все до конца, — тоже улыбаясь, продолжалъ Іерихонскій… — Я даже радъ, что вы сами упомянули объ этомъ предмет. Говорить, досточтимая Манефа Мартыновна?

— Да, конечно-же говорите, Антіохъ Захарычъ. Вдь это семейный разговоръ. Я люблю такіе разговоры.

— Есть у меня, кром того, браслетъ съ брилліантами и брошка съ брилліантами, которые я наслдовалъ отъ покойной жены. И они поступятъ въ достояніе будущей моей подруги. Есть золотые дамскіе часы. Они ждутъ того-же предназначенія. Затмъ, мдной посудой у меня заставлена вся кухня, а что до столоваго серебра, то его имется у меня на восемнадцать персонъ. Это все посл покойницы жены, которая была у меня купеческаго рода.