— По пятіалтынному, такъ возьму.

— Какъ возможно по пятіалтынному! Вотъ ужо господа охотники, которые ежели за дичью, станутъ посл Петрова дня къ намъ назжать, такъ т по два двугривенныхъ за десятокъ-то даютъ. Дашь ему свженькихъ, а онъ теб два двугривенныхъ, да еще стаканчикомъ винца попотчуетъ. А я думалъ, что вы сосдей обижать не станете и по четвертаку дадите. Берите ужъ за двугривенный-то. Вдь ежели у лавочника взять, то онъ съ васъ дороже возьметъ.

— Какъ же это онъ можетъ съ насъ взять, ежели не дадимъ.

— За неволю дадите, ежели онъ сюда на дворъ никого допускать не будетъ. Вдь ужъ я сюда по задамъ пролзъ. Онъ и то мн сказалъ: «поймаю, вс бока обломаю». Пріятно нешто на драку лзть? А я ужъ такъ, по сосдски, хорошимъ господамъ думалъ услужить. Врьте совсти, онъ сюда никого до васъ не допуститъ. Теперь ужъ вы въ его власти.

— Разсказывай, разсказывай! Что мы маленькія дти или арестанты, что ли? Ну, сюда не допуститъ, такъ мы сами на деревню будемъ ходить и тамъ покупать.

— Разв ужъ что сами-то. А только нешто это господское дло, чтобъ крадучись!

— Ну, ужъ это не твое дло разсуждать. Пятіалтынный бери вотъ за десятокъ яицъ.

— Это, стало быть, и на пару пива не хватитъ? Нтъ, не расчетъ, покачалъ головой мужикъ. — А я пособралъ у бабы двнадцать штукъ, да думаю, что мн и на стаканчикъ, и на пару пива… Ну, а поросеночка возьмете?

— Да вдь и за поросеночка будешь такъ же дорожиться, такъ съ какой же стати?..

Мужикъ помялся и отвчалъ:

— Конечно, ужъ мы супротивъ города не можемъ… Вы вотъ все хотите, чтобъ дешевле, чмъ въ город, а это намъ не сподручно.

— Нарочно въ деревню и пріхали, чтобы жить было дешевле, чтобы покупать все дешевле.

— Ну, этого вы не дождетесь. Въ город бы, вонъ, за пятачокъ въ чайной-то лавк можно чаю нашему брату напиться — и въ лучшемъ вид подадутъ, а здсь лавочникъ на постояломъ двор съ нашего брата гривенникъ беретъ. Прежде двоимъ на двнадцать копекъ чай собиралъ, а нынче — нтъ, говоритъ, пятіалтынный: чай и сахаръ вздорожалъ. Въ городу или въ деревн! Сравнили вы тоже… Да поросеночка-то мы давно бы ужъ въ городъ свезли и продали, а мы дачниковъ ждали, чтобъ отъ дачниковъ супротивъ города попользоваться. Посмотрите поросеночка-то… Поросенокъ поеный, что твои сливки…

— Нтъ, нтъ… Мы прежде по деревн походимъ, да прицнимся къ здшнимъ цнамъ. У кого найдемъ, что дешевле, у того и будемъ брать, сказала Клянчина. — Мы пріхали сюда для экономіи, а не для транжирства.

— Это ужъ будетъ не по-господски, а по-сквалыжнически. У насъ прасолы такъ-то прижимаютъ, а вы нешто прасолы? возвысилъ голосъ мужикъ.

— Ну, ты такъ не разговаривай… Пошелъ вонъ? крикнулъ Клянчинъ.

— Да какъ же съ вами разговаривать, коли вы сосдей тснить хотите!

— Теб сказано, чтобы ты проваливалъ!

— Позвольте… Вамъ раковъ не надо ли?

— Пошелъ вонъ! А нтъ, такъ я пошлю сейчасъ за лавочникомъ и ужъ онъ тогда съ тобой по-свойски расправится!

— Вотъ те штука! Я пробрался къ господамъ по задамъ, чтобы супротивъ лавочника услужить, а господа сами… Ну, господа! И это называются господа! Фу, ты, пропасть! Мы разсчитывали, чтобы отъ нихъ пользоваться, а они сами отъ мужиковъ пользу ищутъ! Сосди тоже, черти оголтлые….

— Вонъ отсюда! разсвирплъ Клянчинъ.

— Тише, тише, баринъ. Съ сердцовъ печенка лопнетъ. Да и не расчетъ вамъ съ нами ссориться, потому мы тутъ всегда около васъ, такъ какъ бы чего не вышло, проговорилъ мужикъ, пятясь.

— Дарья! Сбгай за лавочникомъ и попроси его сюда!

Мужикъ, ругаясь, началъ уходить за избу.

— Сосди тоже… улыбнулась Клянчина. — Самъ толкуетъ о сосдств, а это разв по-сосдски съ такими угрозами подступать?

Клянчинъ молчалъ.

Съ рки повяло прохладой. На землю спускались сверныя іюньскія сролиловыя сумерки, замняющія собой ночь. Бивуачный обдъ-ужинъ на ковр подъ открытымъ небомъ былъ конченъ. Вс были уставши отъ треволненій перездки и приходилось помышлять о ночномъ успокоеніи въ совершенно пустомъ съ голыми стнами дом.

— Самое лучшее постлать сно или солому, покрыть все это простынями, положить, разумется, подушки, да такъ и лечь, говорилъ Клянчинъ и послалъ кухарку къ лавочнику попросить куль сна или соломы.

Та выслушала все это съ усмшечками и отвчала:

— А только, воля ваша, баринъ, а я сама сна не понесу. Никогда я его не таскала, да и теперь не понесу. Пускай лавочники сами несутъ. Мужицкими работами я и въ своемъ-то мст не занималась. Я двочкой въ Петербургъ привезена и сразу себя соблюдать стала.