Шушеринъ поклонился, коснувшись рукою пола.

— Ладно, увидимъ тамъ, а пока денегъ мн дай, гулять хочу.

— Да какъ же такъ, Порфиша? — замялся Шушеринъ. — Ушелъ ты въ Москву самовольно, баринъ явку подастъ.

— А ты укрывай меня, — съ дерзкимъ смхомъ перебилъ Порфирій. — А то не хочешь ли задержать? Кликни людей, вели связать да въ вотчину отправить. Ха, ха, ха... Не отправишь, Ефимъ Михайловичъ, шкуру свою оберегаючи.

— Порфиша, — ласково и вкрадчиво заговорилъ Шушеринъ, присвъ рядомъ съ лакеемъ, — Порфиша, а ты, голубчикъ, вернись лучше въ Лаврики, будь другъ! Я теб денегъ дамъ, подводу снаряжу...

— Пой Лазаря то! — со смхомъ перебилъ Порфирій. — Какого бса я въ Лаврикахъ постылыхъ длать буду? Я хоть погуляю тутъ, душу отведу, изъ трактира въ погребокъ перепархивать буду, съ пріятелями горе свое забуду. Мн и ты денегъ дашь и купецъ Латухинъ дастъ, потому какъ я васъ обоихъ погубить могу. Не желаю и въ Лаврики, провались они въ таръ-тарары!

— Порфиша, да вдь тебя схватятъ здсь, какъ бглаго...

— А я скажу, что живу-де я въ Москв по приказу господина моего, Павла Борисовича Скосырева, и порукой-де въ томъ управитель его Ефимъ Михайловъ Шушеринъ. Откажешься, что ли? Ха-ха-ха! Я надъ тобой потшусь, Шушеринъ, ты мн теперь не страшенъ, нтъ!

Шушеринъ принужденъ былъ дать Порфирію денегъ и отпустить его „гулять“. Всю ночь думалъ объ этомъ неожиданномъ случа Шушеринъ и на утро особенно настаивалъ у Латухина на скорйшей свадьб, но настоящей причины своей настойчивости не сказалъ.

Порфирій, между тмъ, пилъ, гулялъ, бражничалъ и буянилъ. Оставшаяся въ Москв дворня понять не могла послабленій, которыя оказывалъ строгій и безпощадный Шушеринъ Порфирію, тмъ боле, что дворн извстно было о приказ барскомъ: поймать скрывшагося изъ Лавриковъ Порфирія и прислать въ имніе.

— Ужь не ладитъ ли Шушеринъ поставить Порфишку „охотникомъ“ за племянника? — догадывалась дворня. Порфирій именно походилъ теперъ на нанятаго „охотника“, идущаго добровольно въ солдаты за какого-нибудь зажиточнаго парня, попавшаго въ рекрутскую очередь. Въ ту пору, да и потомъ, гораздо поздне, такихъ „охотниковъ“ было не мало, и они именно такъ бражничали и ломались надъ нанимателемъ, какъ „ломался“ Порфирій надъ Шушеринымъ.

— Гляди, что „охотникомъ“ его ставитъ за старшаго племянника, который въ купеческой контор служитъ, — говорили дворовые.

— А баринъ то нешто отпуститъ Порфишку! — возражали другіе.

— Шушеринъ обойдетъ барина, какъ ему надо, особливо когда Порфиша запилъ да забаловалъ. На кой онъ шутъ барину такой то? Одно дло — подъ красную шапку.

А Порфирій посмивался только и продолжалъ гулять. Въ расшитомъ шелками романовскомъ полушубк, въ красной рубах и плисовыхъ шароварахъ, заломивъ шапку на затылокъ, съ череповскою гармоникой ходилъ онъ изъ трактира въ трактиръ, изъ погребка въ погребокъ и кутилъ. Являясь домой пьянымъ, онъ буянилъ, дрался и грубилъ Шушерину. За одну десятую такихъ поступковъ другого, будь это самый почетный членъ дворни, — Шушеринъ отодралъ бы до полусмерти и дома, и въ части, а Порфирія онъ только уговаривалъ да ласкалъ, да угощалъ настойками.

Какъ то разъ вечеркомъ Иванъ Анемподистовичъ, заперевъ лавку, возвращался домой съ гостинцами для невсты. Подходя къ дому, онъ увидалъ, что работникъ его отгонялъ отъ воротъ рослаго парня въ дубленомъ полушубк съ гармоникой въ рукахъ. Парень былъ пьянъ, кричалъ, размахивалъ руками и лзъ въ калитку, отталкивая работника.

— Это что такое? — спросилъ Иванъ Анемподистовичъ, подходя. — Что это за человкъ?

— Да вотъ лзетъ до твоей милости, — отвчалъ работникъ. — Сказываетъ, что дворовый-де человкъ помщика Скосырева и хочетъ поздравить тебя съ запорученною невстой.

Иванъ Анемподистовичъ окинулъ парня взглядомъ и узналъ въ немъ камердинера Павла Борисовича Порфирія.

— Я, голубчикъ, пожертвовалъ на всю дворню двадцать пять рублей, чтобы поздравить меня и Надежду Игнатьевну, — кротко отвтилъ Иванъ Анемподистовичъ, — ну, да ладно, поздравь ты само собой, вотъ теб полтина.

Порфирій подкинулъ на ладони пожалованный купцомъ полтинникъ.

— Это ты мн на водку, купецъ, жалуешь? Спасибо, а только мн твоего полтинника не надо, свои есть, желательно, чтобы меня Надя твоя изъ своихъ рукъ поподчивала, угостила, какъ есть она такая же холопка господина моего, какъ и я.

Иванъ Анемподистовичъ нахмурился.

— Тутъ нтъ никакой Нади, — сурово отвтилъ онъ. — Тутъ есть „вольная“ Надежда Игнатьевна, моя невста, будущая купчиха и теб тутъ длать нечего. Ступай себ съ Богомъ, проспись!

— Ой-ли?

Порфирій подперъ бока руками и нагло засмялся.

— А ежели я не пойду?

— А не пойдешь, такъ я велю молодцамъ шею теб намять и въ часть отправить, а въ части теб баня будетъ, хоть сегодня и не суббота.

— Это мн то? Ну, а ежели баня то будетъ не мн, а Надьк?