Дружинник постарше остался у ворот, а безусый повел меня к кухне.

— Как тебя звать-то, друг? — спросил я парня.

— Костя Симонов, — охотно отозвался дружинник.

— А как ты думаешь, Костя, бастовать ваша фабрика будет?

— Обязательно!

— А если с оружием в руках?

— Давно готовы, только сигнала ждем. — И, выхватив из-за пояса пистолет, Костя повертел им перед моим носом. — Вот он! На двадцать шагов наповал может ухлопнуть! Вот только бабья у нас много.

— А чем это плохо?

— Народ несознательный и с детишками связаны, да и попа боятся, а поп-то у нас черносотенец.

— А ты сам-то партийный?

Костя немного замялся:

— Нет еще… но держу руку большевиков. Здесь ваша ячейка есть, Иванов у них главный, а он мой друг-приятель.

От Кости я узнал, что на фабрике имеются две боевые дружины: одна — эсеровская, другая — большевистская. Вооружены большей частью револьверами разных систем, есть несколько маузеров. Рабочие, не входящие в дружины, вооружаются сами, кто чем может, — самодельными пиками, шашками, кинжалами, кастетами…

— Говорят, что и бомбочки заготовляют, а кто и где — неизвестно, — сообщил на ухо Костя. — А вот она и кухня! Заходи, братуха!

Мы подошли к большому, казарменного вида, зданию. У дверей толпился народ. Люди входили и выходили. Из дверей клубами валил нар.

Прохоровская кухня внутри представляла собой большую казарму-столовую с Кировым полом и закопченными деревянными стропилами. Она была сплошь заставлена грязными столами и скамьями и набита рабочими до отказа. Среди них и в самом деле было много женщин, иные с детьми на руках.

Когда мы протискались в кухню, Костя обратил мое внимание на группу мужчин, стоявших у выходной двери.

— Черная сотня собирается — быть скандалу…

Ловко работая локтями, Костя провел меня к столу президиума, за которым сидели двое мужчин и одна женщина. Председательствовал мужчина. Под рукой у него стояла большая медная кружка, заменявшая колокольчик. Призывая к порядку, председатель барабанил по кружке железной палочкой.

— Это товарищ Медведь, — сообщил мне на ухо Костя, — эсер, понятно, а рядом Иванов — наш партийный организатор.

Медведь выглядел довольно простодушным рабочим лет под тридцать, с кудлатой головой и увесистыми кулаками, лежавшими на столе. Палочку он держал в правой руке наготове. Товарищ Иванов — рабочий-текстильщик, русый, сероглазый, с волосами, подстриженными под гребенку. Облокотившись грудью о стол, он спокойно поглядывал но сторонам.

Справа и слева от стола стояли два красных знамени. На одном была надпись: «В борьбе обретешь ты право свое!» — лозунг эсеров. На втором знамени белой краской было написано: «Долой самодержавие! Да здравствует социал-демократическая республика!»

Мы встали у второго знамени.

— Это я расписал так, — похвастался Костя. — Товарищ Иванов сказал, что все правильно.

Я не стал спорить. Вдруг меня кто-то толкнул в плечо.

Я оглянулся. За моей спиной стоял дядя Максим.

— Говорить будешь? — спросил он, кивнув головой в сторону трибуны.

— Для того и пришел, — ответил я, пожимая его шершавую руку.

— Ну, давай бог, — усмехнулся дядя Максим. — Смотри не сорвись. Здесь тебе не домашняя прислуга…

Признаться, такое предупреждение заставило меня подтянуться.

А митинг уже был в разгаре. По соседству со столом президиума на опрокинутом ящике, заменявшем трибуну, спиной ко мне стоял какой-то неказистый рабочий в потрепанном полушубке и в заячьей шапке, съехавшей на затылок. Говорил он жиденьким голосом, часто вытирая рукавом пот с лица. Его все слушали внимательно, снисходительно улыбаясь, изредка подавая реплики с мест.

— Я, землячки, как говорится, не того… не против тоись. Вы говорите, долой «его»? Ладно. Пусть будет долой. Я тоже слыхал, что он вроде как басурманом стал…

Женщины зашумели:

— Но, но, ты не очень расходись!

— Не смей царя трогать!

Отмахнувшись от них, как от назойливых мух, он продолжал:

— Я, как говорится, язви тя, на все согласен. А как касательно заработка? Будет прибавка ай нет… ежели, скажем, революция?

Со всех сторон посыпались реплики:

— Будет, Парфеныч!

— Беспременно будет.

— Республика — она за рабочих, Парфеныч, и за мужиков тоже.

— Ладно, пусть будет республика! — согласился Парфеныч, снова смахнув рукавом пот с лица. — Я, как говорится, не против. А земля как? У меня в деревне свой домишко есть. Домишко, знамо дело, плевый, а все ж таки хозяйство.