— Но ведь и мы, рабочие люди, хотим свободы и счастья, хотим лучшей жизни для себя и для детей своих. А где эта жизнь? У кого искать защиты против гнета и насилия? Кто нам поможет добиться лучшей доли? Конечно, царь! У него вся власть и сила. Он — отец народа, помазанник божий, он добрый и милостивый…

По собранию прошел гул. На лицах дружинников появилась растерянность. Чернобородый удивленно выкатил глаза. Женщины придвинулись ближе к ящику-трибуне.

Я продолжал:

— Так думал о царе русский народ, так думали и петербургские рабочие до Девятого января. Что же случилось в этот страшный день?..

Дальше я рассказал о том, как петербургские рабочие во главе с попом, с иконами и царскими портретами в руках шли к царю с жалобой на хозяев и министров, с мольбой об улучшении их тяжкой доли. Нарядившись в праздничные одежды, они шли с малыми детьми и женами, с отцами и дедами, шли с глубокой верой в справедливость и милосердие «царя-батюшки».

— О чем же они хотели просить государя?

Вместо ответа я вынул из кармана отпечатанную в виде листовки петицию петербургских рабочих к царю и начал читать…

И с каждой минутой в кухне становилось все тише, напряженнее. Мужчины слушали молча, глядя в пол, мрачно нахмурившись. На глазах у женщин блестели слезы. Слышались глухие вздохи, похожие на стоны. Казалось, не хватало воздуха. Черносотенцы тоже притихли, насторожились, тревожно переглядывались.

Но особенно потрясли слушателей последние строки из петиции:

— «Мы здесь, многие тысячи, как и весь русский народ, не имеем никаких человеческих прав. Благодаря твоим чиновникам мы стали «рабами»… Государь! Не откажи в помощи твоему народу! Разрушь стену между тобой и твоим народом. Повели и поклянись, чтобы исполнились наши просьбы, и ты сделаешь Россию счастливой; если нет, тогда мы готовы умереть тут же. У нас только два пути: свобода и счастье или могила…»

Послышались всхлипывания женщин. Чей-то голос тяжко простонал:

— Ох, могила и есть…

А когда я рассказал о том, как встретил «милостивый царь» своих верных подданных, как навстречу мирной толпе загремели залпы, как драгуны и казаки рубили саблями безоружных рабочих, детей и женщин, я почувствовал, что всем стало трудно дышать и что я сам вот-вот задохнусь от негодования и ярости, если не кончу сию же минуту.

Рассказ оборвался…

На секунду воцарилось гробовое молчание. И вдруг неистовые крики:

— Долой царя!

— Вон черную сотню! Гони их!

— Давай республику!

И те же работницы, которые час тому назад кричали: «Долой республику!», толпой ринулись к нашему знамени и подняли его высоко над головами.

Мы поняли, что теперь уже не надо делать особого доклада с призывом к всеобщей стачке и вооруженному восстанию.

Коротко разъяснив суть дела, товарищ Иванов предложил поставить на голосование резолюцию, в которой было сказано, что рабочие Прохоровской мануфактуры по первому зову Совета рабочих депутатов готовы объявить забастовку и с оружием в руках выступить на борьбу с самодержавием.

Резолюция была принята единодушно, с горячим энтузиазмом.

— Только дайте оружие! — посыпалось с разных сторон. — Мало оружия! Оружие, оружие дайте!..

Кроме Медведя, никаких «ораторов» от эсеров не было, не явились и меньшевики. А сам Медведь с явным удовольствием поддержал нашу резолюцию.

Уходя с митинга, я пробовал осмыслить происшедшее. Да, сегодня мы были свидетелями того, как простой рассказ о кровавых событиях 9 января убивал веру народа в «милостивого царя-батюшку».

Когда я вышел с фабрики, был уже вечер. Небо немного прояснилось, но ночная тьма быстро сгущалась, опускаясь на город. Ветер все так же хлестал порывами. За ворота меня провожали трое дружинников и, конечно, Костя. Я очень спешил попасть на общегородскую конференцию большевиков, которая должна была состояться в Фидлеровском училище сегодня же ночью, и стал прощаться с ребятами.

Дружинники запротестовали.

— Нет, мы проводим тебя до Зоологического сада, — решительно объявил Костя. — Видишь, уже темно становится.

— Ну так что? — недоумевал я.

— А то, что наш мастер куда-то исчез. Ведь он главарь черносотенцев.

— А мне какое до него дело?

— С ним вместе ушли еще двое известных хулиганов.

Я все-таки не понимал, к чему клонят ребята.

— За тебя опасаемся, оратор, — разъяснил высокий, плечистый дружинник, показывая браунинг. — Могут подстрелить из-за угла. Пошли, товарищи!

Но в этот момент ко мне подошел задиристый мужичонка, выступавший на митинге:

— Погоди, оратор, слово есть.