Граница с Эль-Аришем была на замке. Обычно я снимал маленькие одноместные номера, но в этот раз внутренний голос подсказал мне снять комнату побольше: было предчувствие, что кто-то может прийти, чтобы разделить со мной кров. В городе не замечалось никакой напряженности. Я наблюдал за движением пешеходов и опытных путешественников с обветренными лицами верхом на верблюдах. По вечерам на небольших улицах мужчины выкатывали деревянные тележки с чашами, полными ароматного кус-куса. Из мечетей, стоящих на окраине деревни, доносилось пение, а сквозь затянутое облаками вечернее небо пробивался лунный свет. В отеле мужчины в мусульманских одеяниях сидели возле телевизора, потягивая черный чай, и смотрели старые американские фильмы, которые показывали здесь обязательно с титрами на иврите и арабском. Мне было бы интересно узнать, о чем спорят эти люди.

Я спустился в ресторан и заказал двенадцать жирных фалафелей и немного тахини, заплатив всего пятнадцать центов. Кто-то сидел с хукой, или кальяном, кто-то бесцельно бродил по улице. Что вообще было нужно людям? Немного пищи, крыша над головой и верные друзья. Мне это очень нравилось. Чай, скатерки, масло, люди на улицах, арабская музыка, море, воздух – все здесь было на своем месте. Чаепития и поедание фалафелей – этими занятиями исчерпывалась вся местная деятельность.

В столовую вошел человек средних лет, в очках и с ослабленным галстуком, похожий чем-то на Менахема Бегина. Он о чем-то непринужденно поговорил с официантами, а затем подошел ко мне и спросил:

– Вас зовут Рик?

– Иногда, – ответил я. – А вас?

Он назвал свое имя, совершенно непроизносимое, и сообщил, что поселился в один со мной номер. Больше в отеле мест не было. Он следовал из Александрии в Тель-Авив. Мой новый знакомый весь день ехал через пустыню в надежде достичь границы, но машина сломалась прямо на дороге. Потом он долго рассказывал о своем текстильном бизнесе и поломанной американской машине. Оглядев ресторан, он сказал, что многое изменилось после войны, во время которой он служил капитаном в синайской армии. С этого момента я начал называть его для простоты просто «капитан», или «кэп». Внезапно он прервал свой рассказ, взглянул на меня и спросил, откуда я приехал. Я сказал, что еду из Индии.

– Индия! Что такой миловидный еврейский мальчик делал в Индии?

– Да я и сам не знаю, – отвечал я. – Сам пытался выяснить это в течение последних лет десяти.

Мы продолжали говорить – точнее, он продолжал говорить, пока я допивал очередную чашку чая, закусывая остатками тахини с питой. Он спросил, куда и как собираюсь я поехать в Израиль. Я планировал доехать на автобусе до Нетаньи, где жила сестра моего друга. Услышав это, он предложил подвезти меня следующим утром до Тель-Авива.

Рано утром мы были уже на границе. Египетские пограничники орудовали с нашими паспортами так же ловко, как и своими винтовками. Казалось, их мало что действительно волнует, за исключением, пожалуй, пяти фунтов, которые должен заплатить каждый, кто покидает страну.

– Только подумать! – причитал капитан. – У них еще хватает наглости просить денег за то, что ты уезжаешь из их страны!

На израильской стороне все было организовано гораздо сложнее, нужно было заполнить десятки бланков, пройти дюжину контрольно-пропускных пунктов.

– Они опасаются террористов, которые проникают сюда тайно, прямо как ты, – объяснил кэп. – Я с ними поговорю. – Он подошел к женщине в униформе цвета хаки с автоматом наперевес и объяснил, что я не представляю угрозы.

– Он еврей, я за него ручаюсь. Он едет к своей тетке в Нетанью. – Через пять минут мы оформили все бумаги и вскоре уже мчались по автостраде через Синай.

Пустыня была действительно пустынной и совершенно неплодородной. Время от времени на обочине появлялись раскуроченные взрывом ржавые танки, прикрытые пустынным хворостом. Они служили немым напоминанием о том, что люди сделали с этими землями. Тем не менее, в воздухе витало ощущение реальности всей этой истории. Когда мы пересекли границу и оказались-таки на территории Израиля, по моим щекам покатились слезы, а сердце забилось в трепетном волнении. Я чувствовал, что возвращаюсь домой после долгого путешествия, в место, где завершается история.

Всю дорогу кэп говорил без остановки.

– Билет на такую познавательную поездочку ты не получил бы ни за пятьдесят, ни даже за сто долларов! – говорил он. И это было чистой правдой. Бывая здесь прежде, он останавливался в каждом городе, в каждом поселении, мимо которых мы проезжали, и теперь рассказывал их истории. Он много говорил о войне, о внезапном нападении на Израиль во время праздника Йом-Кипур, называя ее «Войной Судного дня», рассказывал о своем участии в ней.

– Я принял участие во всех войнах, начиная с 1948 года, – продолжал он. – Когда я приехал сюда из Израиля, я сохранил свою фамилию. Здесь все меняли свои имена на еврейские, но я был последним и единственным представителем своей семьи. Остальные погибли во время холокоста. Но своим дочерям я дал еврейские имена… Нет, я не верю в Бога… Как можно верить во все это… но… – он сделал паузу, – я верю в Израиль. И кроме как для Бога, не могло быть Израиля. Я тебе вот что скажу, Рик. Каждый отдельно взятый человек, работающий и живущий в Израиле, такой как я, например, – он один стоит десяти ваших бруклинских рабби, которые только и делают, что молятся денно и нощно.

Пока он говорил, мы проехали мимо поселения, окруженного небольшой лесополосой и фермами.

– Смотри! – кэп указал на вспаханные поля. – Мы заставили пустыню цвести! Так чего же они хотят от нас? Арабы – они такие же, как мы, они тоже семиты. Мы можем помочь им. Мы можем построить больницы, обучить их ирригации – мы можем дать им гораздо больше, чем русские. Кстати, помнишь тех ребят в ресторане? Я познакомился с ними в Тель-Авиве. Они рассказывали мне, что хотели бы вернуться сюда. Ты сам видел, им там не найти приличной работы. Мы не имеем ничего против них. Мы и они – один народ, семиты. Поговори с простыми арабами. Они не питают к нам никакой ненависти. Так кто же начинает все эти войны? – он посмотрел на меня пылким взглядом истинно верующего человека. – И знаешь? Так я тебе скажу. Это политики. Ты думаешь, люди хотят увидеть своих детей в крови?