– С тобой он руки не распускал? – спросил Клод холодным, бесстрастным и отстраненным тоном, даже ей – сторонней зрительнице – показавшимся страшнее угрозы или гнева.

– Ко мне-то и близко не подошел, слава Богу. Не знаю почему. То есть… Ну, наверное, я не в его вкусе.

– Зато теперь этот Хиггс может за тебя постоять. – Голос Клода несколько смягчился. – Сколько он получает со своей дурацкой пьесы? Достаточно, чтобы содержать тебя по меркам, к каким привык сэр Генри?

– Пять процентов. Разумеется, должно было быть больше, но Уилсон Келли называет себя соавтором и забирает остальное.

– Пять процентов чего?

– От сборов, дорогой, – ответила Клодия, чувствуя себя знатоком закулисных механизмов театра. – От того, сколько мы выручаем за билеты. Собирать пьеса способна около двух тысяч, и, наверное, ее не снимут, если сможем вытягивать на восемьсот. Но конечно, Кэрол не только пьесы пишет, у него есть рассказы и еще всякое разное. Здорово было бы, если бы он написал рассказ, а ты его проиллюстрировал! То есть вы могли бы стать соавторами.

До каких странностей способны додуматься женщины! Точно ему есть хоть какое-то дело до тех, кто писал рассказишки, которые он однажды – или дважды – иллюстрировал! Точно ему будет какой-то прок, если Хиггс скажет своему следующему редактору: «Кстати, у девушки, на которую я запал, есть брат, и он неплохо рисует», или Хиггсу, если он сам скажет: «Друг моей девушки рисует понемногу, если вам нужны картинки к текстам». Что тут вообще «здорового»? Неужели она взаправду считает иллюстрированные рассказы в журналах соавторством?

«Ну и пусть, – подумал он, – ведь в вопросах сцены-то, рискну сказать, я полный профан». А вслух, хмыкнув, произнес:

– Если пьеса будет идти десять лет и под конец он будет получать сотню в неделю, даю свое согласие.

Он встал поискать спички. Прижав пальцы к губам, она послала брату воздушный поцелуй в знак того, что оценила шутку, и сказала без необходимости, мол, ему совсем незачем… мол, он же не станет… слишком ужасно было бы, если бы Кэрол… и все еще говорила, когда он подошел к ней сзади, зажал ладонью рот и поцеловал в шею.

– Я не полный идиот, дорогая. Где я с ним встречаюсь?

– Я с ним сегодня вечером увижусь и скажу, чтобы он тебе позвонил. У него будут билеты, так что не утруждайся. Как весело будет!

– Будем надеяться, – сказал Клод.

Так или иначе, он снова увидит Хлою. Возможно, пойти с другой девушкой было бы ошибкой. Или все-таки нет? Трудно сказать. Нет, легко сказать. Просто никому, ни Хлое, ни кому-то еще, кроме него самого, нет решительно никакого дела до того, что и как он делает.

Сильви уезжала в свадебное путешетвие.

Ее Гумби был человеком предусмотрительным. Он был застрахован от всего, включая (по догадке Барнаби) брак и аппендицит; он откладывал «кое-что каждую неделю», и в конце года его ожидало повышение. «Подвязки Сильви» небольшими партиями выходили на рынок. А потому семейное предприятие «Гумберсон и Гумберсон» могло позволить себе прописанный врачами двухнедельный медовый месяц у моря в Торки.

– Простите, мистер Стейнер, если это причинит вам неудобства, но не могу же я отпустить Гумби одного в Торки, правда? Поэтому нам придется пожениться в воскресенье и сразу уехать, и Гумби говорит, что не хочет, чтобы я возвращалась в редакцию, потому что мы теперь не должны расставаться.

– Но ведь вам придется, когда он снова пойдет на работу.

– Да, но я буду в его доме, мистер Стейнер, и он в некотором смысле там будет, и он будет знать, что я там, что готовлюсь к его приходу и его жду. Ах, мистер Стейнер, кажется, не может быть большего счастья, чем просто быть одной с Гумби в нашем собственном доме.

– Ох, Сильви, Сильви! – Стейнер погрозил ей пальцем. – Вы обещали остаться со мной, пока не родите дитя. Где младенец? Предъявите.

– Непременно предъявлю, мистер Стейнер, как только сможем. Но, понимаете, это было раньше, когда я думала, что мы поселимся у моих тети и дяди, но после всего, что мы пережили, мы просто поняли, что не можем, и… Мне так жаль, что я вас подвожу, я тут была так счастлива, и вы все были ко мне так добры.

Когда она принесла Барнаби чай, он спросил:

– Так вы нас покидаете, Сильви?

– Да, мистер Раш, мистер Стейнер так любезно себя повел, и мне так стыдно, ведь я сказала…

– Вздор. Вы совершенно правы, и я бы меньше вас ценил, если бы вы вернулись.

– Правда, мистер Раш? Ну тогда мне чуточку лучше. Вот ваш чай. – Она поставила чашку на стол. – Гумби говорит, что семья должна быть не просто на первом месте, но на первом, втором и третьем. – Она счастливо рассмеялась, а потом постаралась сделать грустное лицо, когда сказала: – И кто же вам принесет чай на следующей неделе?

Неожиданным ответом оказалась мисс Джилл Морфрей.

Предложить ей это возложили на Барнаби. Остальные чуточку побаивались мисс Морфрей – даже Стейнер, которому полагалось не страшиться ни бешеных быков, ни почтальонш. Закончив с каталогом, она должна была уйти в среду. Барнаби она сказала, что никакой другой работы у нее не намечается, и как будто нисколько не сомневалась, что сумеет что-то найти, если захочет. Он знал, что у нее есть диплом секретарши. И вот во вторник Стейнер сказал ему: